— Сразу после рождения ребенка… она должна быть развенчана.
Все во мне сжалось от немыслимых мучений, но воля моя велика, она не даст вырваться предательскому стону. Крам никогда не услышит его.
— Ходят слухи, — сказал он, — о заговоре в Нортумберленде и западных пограничных графствах с целью похитить Екатерину.
Неужели он никогда не уйдет? Скоро я не смогу удержаться от болезненной гримасы.
— Значит, ее мечты сбываются, папские силы пришли в движение, — предположил я. — Неизбежный ход событий. Однако… — я вздохнул, вытерпев очередной приступ, — если Екатерина серьезно занемогла, ничего у них не получится.
Да, дьявол поступил глупо, нанеся удар Екатерине.
— Покинув Англию, она может выздороветь.
Верно. В Европе ее тщеславие, политое потоками лестных и угодливых речей, расцветет с новой силой, что наверняка пойдет ей на пользу.
— Берега Англии принцесса не покинет никогда, — заявил я. — А что до ее заблудших странствующих рыцарей, то мы исподволь, незаметно собьем их с пути, и если все-таки они созреют для решительных действий… то быстро убедятся, что увязли в непроходимой трясине.
Бедная Екатерина. Должно быть, она так и не узнала о своих вероятных спасителях.
— Я пошлю вдовствующей принцессе знак поддержки, дабы облегчить ее болезнь, — сказал я Краму. — Но не с Шапюи. Нет, вы отправите ей посылку с лакомствами с одним из моих музыкантов… Позаботьтесь об этих земных дарах.
Слава богу, я нашел чем озадачить его. Если бы он задержался, не дав мне помассировать ногу, то, несомненно, услышал бы мои стоны.
Беременность Анны протекала хорошо; в ее чреве находилось самое здоровое существо во всей Англии. Пока магия причиняла вред окружавшим ее врагам, спасительный ребенок рос и крепчал.
Колесо года плавно катилось к темному завершению. Язва на моей ноге не заживала, но, по крайней мере, перестала увеличиваться. Фицрой, вызванный мной ко двору под предлогом рождественских праздников, по-прежнему мучился кашлем (он кашлял точно так же, как мой отец), лицо его неизменно покрывала смертельная бледность, однако мальчик не чувствовал ухудшения болезни. Состояние здоровья Марии казалось шатким и неопределенным, и мне предстояла мучительная задача: отказать Екатерине, умоляющей о встрече с дочерью. Шапюи получил от вдовствующей принцессы письмо:
Я умоляю Вас поговорить с королем, пожелайте ему от меня исполниться милосердия и послать ко мне нашу дочь, ибо я сама готова заботиться о ней, следуя наставлениям моего личного лекаря и других целителей. И если Господу будет угодно забрать ее из этого мира, я избегну адских мук и мое сердце успокоится сознанием того, что я сделала все возможное. Передайте его королевскому величеству: мне не нужно никаких иных одолжений. Мария будет лежать на моей собственной кровати в моей опочивальне, и я лично буду неустанно ухаживать за ней.
Я обращаюсь к Вам, зная, что никто в этом королевстве, кроме Вас, милорд, не осмелится изложить королю мою просьбу. Я молю Господа вознаградить Ваши заботы.
Из Кимболтона. Королева Екатерина
Я представил себе плачевную картину: старая, больная Екатерина, сама с трудом волоча ноги, ухаживает за Марией, надеясь своей ревностной заботой вернуть дочери здоровье. Ей хотелось успокоить свое сердце. Но правда заключалась в том, что на ее особу ревностно предъявили права два других претендента: ее болезнь и сеть заговорщиков, стремившихся «освободить» ее, дав императору и Папе повод вторгнуться в наши владения. Марию, безусловно, соблазнит такое развитие событий. В отличие от набожной Екатерины дочь проявляла не просто упрямство, а губительную непокорность! Екатерина еще любила меня, Мария уже ненавидела. Нет, я не мог разрешить им воссоединиться и жить под одной крышей, независимо от надежности охраны.
Я обратил внимание и на незыблемое постоянство подписи Екатерины — даже в положении просительницы она оставалась королевой.
Рождество проходило в притворном веселье. Пришлось лицедействовать все двенадцать дней. Мы с Анной появлялись на всех праздниках, где ее восхваляли как мать будущего наследника. Принцессу Елизавету привезли ко двору, принарядили и устроили смотрины. Ей было уже два с половиной года, и она — вынужден признать — росла прелестным ребенком. Ее пышные волосы отливали огненным золотом, она всегда пребывала в чудесном настроении и, что самое впечатляющее, обладала живым и острым умом. Малышка знала удивительное множество слов: «ножны», «дуб», «эдикт». Я видел в ней все лучшее, чего только можно ожидать от наследника, и если Господь столь щедро одарил маленькую принцессу, то трудно даже представить, каким будет принц.