В назначенный день я пришел в ОВИР. Офицер в ОВИРе говорил со мной очень вежливо, даже подчеркнуто вежливо. Он извинился, что им понадобилось так много времени, чтобы проверить мое заявление, и объяснил, что задержка была вызвана тем, что они со всей серьезностью отнеслись к тому, как я, юноша, воспитанный в советском обществе, смогу устроиться в чужом, жестоком капиталистическом государстве, без родных и знакомых. Только из «беспокойства и заботы» о моей судьбе и из-за «ответственности государства за юного гражданина, совершающего ошибку» весь этот процесс тянулся целых два года. Офицер выдал мне анкеты для заполнения с заявлением на получение визы на выезд в Израиль. Я посмотрел на него с нарочитым удивлением. Он смутился, потом улыбнулся и сказал: «Да ну, оставьте. Вам не нужно ничего заполнять. У нас и так есть все ваши данные». Так что официальное заявление на выезд я не подавал и не заполнял никаких анкет. Мне было сказано, что я должен покинуть страну в течение двух недель и я никогда не смогу вернуться в Советский Союз. Я ответил с улыбкой, что как-нибудь переживу это. Тут пришел еще один офицер, и вместе они предупредили меня, чтобы я не занимался в Израиле антисоветской пропагандой. Тут уже я не выдержал и сказал, что мое поведение в Израиле будет зависеть от отношения к моим родителям и семье в СССР.
Получив документы на выезд, я отправился в голландское посольство для получения въездной визы в Израиль. Там мне проштамповали визу на въезд в Израиль на бланке выездной визы из Советского Союза, заказали билет на самолет в Вену и спросили, на сколько дней заказывать номер в гостинице в Москве. Я сказал, что мне не нужна гостиница, я буду жить до выезда дома. Сотрудница посольства, советская гражданка, с удивлением спросила, буду ли я жить у московских родственников, на что я ей ответил, что я – москвич и живу дома в своей семье. Удивление сотрудницы и других работников посольства росло. По их словам, мой случай – первый, когда москвич получает визу на выезд в Израиль. Перед уходом я попрощался с голландским консулом. Мы были с ним в хороших отношениях, и я поблагодарил его за помощь.
15 февраля 1969 года, почти через два года с того дня, когда я впервые прорвался в израильское посольство в Москве, я вошел на борт самолета «Аэрофлота», летящего в Вену. Во время таможенной проверки в аэропорту меня раздели догола и тщательно обыскали. Я взял с собой только один чемоданчик, наполовину набитый книгами. Кроме того, там были две бутылки водки, банка икры, две рубашки и две пары белья на смену. Проверяющие меня таможенники спросили: неужели это все мое имущество? Я им ответил: это все, что, по моему мнению, я могу увезти с собой из их страны. Что мне надо, я увожу в сердце и в памяти, а все остальное оставляю им. Расставание с родными было трогательным и нелегким. Только через много лет я осознал, как переживали мама и отец, когда они обнимали меня, своего первенца, ведь они думали, что мы видимся в последний раз в жизни. Весь их мир сжался до нескольких последних минут, проведенных вместе с сыном, который уезжает в полную неизвестность, на другой конец света, в страну, где идет страшная война, и нет ни малейшего шанса когда-нибудь встретиться снова. Моя сестра, Верочка, прижалась ко мне с плачем, а младший брат, Шурик, стоял рядом, стараясь скрыть слезы, ведь «мужчины не плачут». Я вошел в самолет в последнюю минуту. Все мои мысли были сосредоточены на будущем, на Израиле, на первой встрече с безумной мечтой, которую вопреки всему мне удалось осуществить.