— Да ладно тебе, попытайся заснуть снова.
— Нет, я боюсь, что кошмар вернется. Лучше бодрствовать.
— Займемся любовью?
— Нет, даже этого не хочу, — покачав головой, сказала она. — Просто поговори со мною.
Маджид набил трубку гашишем и раскурил.
— Похоже, выговориться надо именно тебе. Расскажи о своем сне.
Вэл проследила за дымом, вившимся над его головой.
— Я сижу в машине своей матери. Снаружи лица, люди пытаются пробраться внутрь.
— На первый взгляд, ничего страшного.
— Мне тогда было восемь.
— То есть в восемь у тебя начались кошмары?
— Нет. В это время моя мать — Летти — стала брать меня на ночные прогулки по городу. Этакое своеобразное образование в вопросах секса.
— А в чем заключалась суть? — нахмурился Маджид.
— Не уверена.
Ему на грудь упало немного пепла.
— Полагаю, в том, чтобы показать мне греховность секса, — смахнув его, ответила Вэл.
— Почему-то мне кажется, она в этом не преуспела.
— Вышло в точности наоборот. — Впервые за все время после пробуждения Вэл улыбнулась.
— Что ж, расскажи тогда о твоем раннем знакомстве с прелестями разврата.
— Хорошо, но не все. Худшее останется при мне навсегда.
Она положила руку на член Маджида и начала вспоминать детство, прошедшее в отреставрированном особняке с двенадцатью комнатами, который стоял на двухакровом участке земли неподалеку от окраины Тарранта, штат Нью-Йорк. Ее отец, воротила с Уолл-стрит, каждый день ездил на работу в Манхэттен, тратя по полтора часа на дорогу. Дом-картинку он купил как инвестицию и убежище от суматошной городской жизни, этакую безопасную гавань, где жена и дочь будут дожидаться его возвращения из финансовых баталий.
К сожалению, его последняя битва состоялась не в зале биржи, а в убогой многоэтажке, куда он отправился нюхнуть кокса с одной латиноамериканской проституткой. Проститутка обчистила его карманы, а сутенер несколько раз врезал ему по голове монтировкой. В докладе коронера говорилось, что отец умирал целый день.
Вэл тогда было пять. Ее мать Летти, узнав обстоятельства трагедии, выразила сожаление, что муж страдал недостаточно долго.
Но, как бы глупо Энтони Петрильо ни выбирал спутниц, инвестировать и приумножать он умел. После него семье перешла значительная сумма, большую часть которой Вэл унаследовала в свое время. Однако, помимо денег, он почти ничего не оставил. Никаких значимых воспоминаний, не считая горьких для его вдовы, а для Вэл — лишь смутный образ человека, который уходил из дома на рассвете и возвращался затемно, напряженным и издерганным, словно так долго недосыпал, что изнеможение стало казаться нормой, а отдых — злостным отклонением от нее.
Даже повзрослев, Вэл едва могла примирить образ того интеллигентного педантичного труженика с темной стороной отца.
Возможно, покупая секс и наркотики, он пытался приобрести вовсе не их, а крошечную отдушину, которая позволит ненадолго забыть о пресной, рутинной жизни, и та картина с островом Оркни, что висела над его рабочим столом, вероятно, тоже служила отдушиной, своего рода иллюзорным окном в далекий таинственный мир, полный возможностей.
В точности Вэл знала лишь одно: после гибели отца та картина, его книги и все личные вещи покинули дом.
Стало казаться, что отец не просто умер, а никогда не существовал. Потеряв его, мать начала бояться внешнего мира. Утверждала, что вне дома за ней постоянно увязываются мужчины. Обычные прохожие с их случайными взглядами и болтовней виделись ей злонамеренно косящимися психопатами и тихо бормочущими маньяками-преследователями. Мучимая демонами в голове, она бросила Вэл и дом на попечение слуг, а сама завела порочный роман с агорафобией и часами крутилась перед зеркалом, но при этом надевала на себя такие обноски, что горничная, которая наткнулась на эти тряпки возле сушилки, однажды по ошибке использовала их для полировки столешниц. Большую часть времени мать проводила в комнате для рукоделия, спала, или смотрела в окно, или шила одежду для Вэл, как правило, выбирая для этого совершенно неподходящую ткань: жатый бархат, кружево и атлас, усыпанный блестками шелк. И все время бормотала под нос на языке, понятном только обитателям ее внутреннего мира, а на нормальную речь переходила лишь по необходимости, если требовалось заказать продукты на рынке или объясниться с руководством местной школы, которое года через два начало донимать их звонками, спрашивая, почему семилетняя Вэл не записывается учиться.
Года через два после смерти мужа странное поведение Летти изменилось, причем вначале казалось, что в лучшую сторону. Она вспомнила о дочери и снова занялась ее воспитанием. Часами расчесывала Вэл волосы, ласкала, обучала читать и писать по книге со сказками, в которых обольстительные ведьмы делали из своих детей фрикасе, а змеи, выползая из-под матраса, забирались в разинутые рты храпящих.