«К началу нового, 1943 года, — вспоминал Виктор Михаилович, — партизанские разведчики прочно обосновались в Ровно. Зиберт-Кузнецов завел обширные знакомства среди немецких офицеров. Все шло хорошо, но первое время не имелось оперативной связи с отрядом. Он находился далеко от города, и это затрудняло доставку разведданных. Срочные материалы запаздывали и теряли свою ценность.
Хорошо помню, как вызвал меня к себе в штаб Медведев и сказал: „Товарищ Орлов, вы направляетесь на выполнение особо важного задания, связанного с большим риском, требующего от вас выдержки и спокойствия. Назначаетесь в распоряжение Николая Ивановича Кузнецова. Готовность — немедленная“.
С Лидией Васильевной Шерстневой, нашей старшей радисткой, мы быстро разработали код и шифр для двусторонней связи. Переодетый в форму полицая, с документами, подписанными каким-то комендантом Зурно и заверенными фашистской печатью, которая была изготовлена в отряде, в сопровождении связных Сергея Рощина и Николая Киселева я прибыл на „маяк“, находившийся на Кудринских хуторах. Здесь базировалась группа из 25 партизан. С ними был и Кузнецов. Все были рады: прибыли люди из отряда! Начались расспросы о жизни в лагере, последних сводках Совинформбюро, положении на фронтах.
Накануне моего приезда небольшой отряд партизан, переодетых в форму полицаев, под командованием Зиберта-Кузнецова провел дерзкую операцию. Двигаясь по тракту на санях, партизаны подбили две встречные автомашины и захватили гитлеровцев, возвращавшихся после секретного совещания из Киева в Ровно. Среди пленных оказались советник военного управления связи рейхскомиссариата майор фон Райс и начальник отдела рейхскомиссариата зондерфюрер СС граф Гаан.
На „маяке“ меня поместили в доме Вацлава Жигадло. Здесь жили Николай Иванович и половина группы партизан. Остальные квартировали в другой хате, недалеко от нас. Там же содержали и пленных фашистов. Обе хаты круглосуточно охранялись. Днем партизаны не показывались. На задания уходили и приходили только на рассвете или вечером, с наступлением темноты.
Взяв с собой рацию, я отправился с Кузнецовым на допрос пленных. Кузнецов допрашивал каждого в отдельности. Вел себя спокойно, но был весьма настойчив.
Райс сидел за столом, перед ним лежали бумага и карандаш. Кузнецов расхаживал по комнате, все время задавая вопросы, заходя то слева, то справа от фашиста. Если Райс по ходу допроса начинал давать ценные сведения, Кузнецов просто кивал ему на карандаш и бумагу, предлагая записать сказанное, а если тот медлил, то сам брал со стола карандаш, подавал в руки фашисту, придвигал поближе бумагу и пристально вглядывался ему в глаза. Райс не выдерживал и начинал писать.
Гаан первое время вообще не хотел отвечать на вопросы, называл обер-лейтенанта изменником и предателем. Но потом и он заговорил. После каждого вопроса Кузнецов сосредоточенно обдумывал, обобщал материал, переписывал и отдавал мне для шифровки и передачи в отряд.
Допрос продолжался пять дней. Было получено много ценных сведений, удалось расшифровать захваченные в портфеле Райса карты дорог оккупированной гитлеровцами Украины и сведения о подземном бронированном кабеле, проложенном немцами в 1942 году в полевую ставку Гитлера в лесу возле села Коло-Михайловское под Винницей.
При допросе Раиса Кузнецов не упустил случая прощупать почву относительно моей будущей работы в городе. Как бы невзначай он сказал, что в Ровно уже заброшены и работают советские радисты. Райе отвечал, что этому трудно поверить: ведь у немцев отлично поставлена пеленгационная служба. Это заявление советника связи для нас было весьма своевременным, поскольку нам с Кузнецовым только еще предстояло отправиться в Ровно.
Через несколько дней от кудринского „маяка“ отъехали запряженные парой гнедых рысаков сани. В них на дорогом ковре чинно восседал Пауль Зиберт, рядом с ним — в добротных пальто Николай Струтинский, Михаил Шевчук и Николай Гнидюк. За кучера был Николай Приходько, возле которого сидел я в форме полицая. Путь лежал в город Здолбунов.
Ехали молча. Каждый был занят своими мыслями…
В Здолбунов добрались на рассвете. На квартире у подпольщика Михаила Шмереги разгрузили взрывчатку, боеприпасы. Кузнецов помог мне снять рацию. Струтинский и Гнидюк сразу же разными дорогами отправились в Ровно, а Приходько и Шевчука Николай Иванович послал в соседнее село обменять сани на бричку.
На дворе — оттепель, по городу на санях не проехать. Пока партизаны доставали бричку, Кузнецов, побеседовав со здолбуновскими подпольщиками, составил радиограмму, которую я тут же передал в отряд.
Ночью на бричке выехали в Ровно. При въезде в город нас остановил жандармский патруль. Зиберт первым предъявил свой „зольдбух“, и мы благополучно проследовали дальше.
Под сиденьем в чемоданах у нас находилась рация, везли мы и оружие.
Остановились на улице Франко, у дома № 6. Мы с Николаем Приходько стали выгружать увесистые „офицерские“ чемоданы. Квартира находилась на втором этаже, и со двора к ней вела открытая крутая лестница с перилами с одной стороны. Поднимаясь по лестнице с чемоданами, я споткнулся о ступеньку и едва не упал. Зиберт набросился на меня с ругательствами. Потом в квартире, помогая мне разбирать чемоданы, словно извиняясь, Николай Иванович сказал: „Здорово я тебя там на лестнице отчитал? Но так надо было: во дворе стояли чужие люди“.
Я в шутку ответил, что за такое можно было бы дать и подзатыльник — ведь чуть не угробил радиостанцию. В тот же день связался с отрядом. Позднее провел еще несколько радиосеансов.
Вскоре обстановка в городе резко осложнилась. Начались облавы, проверка документов на улицах и по квартирам. Видимо, сработал немецкий пеленгатор. Чтобы спасти явку, Кузнецов приказал уходить из города. На той же бричке все шесть человек отправились на свой „маяк“. Дороги были уже перекрыты и контролировались жандармами, поэтому нам пришлось выбираться по оврагам и закоулкам, известным только двоим — Струтинскому и Приходько.
На „маяке“ был получен приказ: всем партизанам во главе с Кузнецовым возвратиться в лагерь.
Первого марта 1943 года наша группа покинула Кудринские хутора. Ехали весь день. К вечеру достигли реки Случь. На другом берегу, в селе Хотынь, на нас неожиданно напали националисты, завязался бой. Партизаны разгромили предателей. Рано утром второго марта мы прибыли в партизанский лагерь, приведя с собой пленных».
РАЗВЕДЧИКИ В РОВНОВ начале 1943 года из села Виры Сарненского района в отряд Медведева пришла хрупкая, застенчивая девятнадцатилетняя девушка Валя Довгер, служившая счетоводом на мельнице. Ее отец, Константин Ефимович Довгер, по национальности белорус, был лесничим и поддерживал связь с партизанами.
В марте 1943 года он ехал в Сарны с очередным поручением отряда, по дороге его схватили украинские буржуазные националисты-бандеровцы. После трагической гибели отца Валя рвалась к активным действиям, требовала дать ей оружие.
Спустя несколько недель после прихода Вали в отряд Медведев познакомил ее с Кузнецовым. Встреча состоялась в штабной землянке. Тогда и решили, что Валя, свободно владевшая польским и несколько хуже немецким языками, будет направлена в Ровно помощницей Кузнецова. В начале апреля в сопровождении Николая Гнидюка она отправилась в город.
В Ровно юной разведчице надо было найти квартиру и, прописавшись, устроиться на какую-нибудь работу, чтобы Пауль Зиберт под видом ухаживания за молодой, интересной «немецкой» фрейлейн смог бы встречаться с ней.
В городе у Вали возникла трудность с устройством на службу. Чтобы получить работу, требовалось удостоверение фольксдойче, то есть местного жителя немецкой национальности, которые пользовались у оккупантов привилегиями, в том числе и при устройстве на работу. Согласно легенде Валя считалась дочерью немца, погибшего от рук партизан. Документы отца, естественно, не сохранились. Восстановить ее принадлежность к фольксдойче в Ровно мог только сам рейхскомиссар оккупированной Украины Эрих Кох, да и то лишь по свидетельским показаниям. Это обстоятельство решил использовать Кузнецов.