Грасс. К динозаврам.
Бурдьё. Совершенно верно. Вот она, мощная сила консервативной революции, «прогрессивной» реставрации. Даже ваш аргумент может быть истолкован таким образом. Нам говорят, что у нас нет чувства юмора. Но ведь и времена нешуточные! Нет ничего, над чем можно было бы смеяться.
Грасс. Я не утверждал, что мы живем в веселые времена. Язвительный смех, который вызван литературными средствами, — это тоже протест против существующего порядка вещей. То, что сегодня выдается за неолиберализм, — на самом деле возвращение к методам манчестерского либерализма XIX века[1], вера в то, что время можно повернуть вспять.
Еще в пятидесятые, шестидесятые, даже семидесятые годы во всей Европе предпринималась относительно успешная попытка цивилизовать капитализм. Я исхожу из того, что и социализм, и капитализм являются гениально неудавшимися детьми Просвещения, и поэтому они в отношении друг друга выполняли определенные контрольные функции. Даже капитализм был принужден к ответственности. Мы в Германии называли это социальной рыночной экономикой, и даже христианские демократы были согласны с тем, что ни в коем случае нельзя допускать повторения Веймарской республики[2]. Этот консенсус в восьмидесятые годы был нарушен.
С тех пор как рухнули коммунистические режимы[3], капитализм в новом облике неолиберализма, выйдя из-под контроля, вообразил, что может вести себя, как ему заблагорассудится. Никакого противовеса больше нет. Сегодня даже немногие ответственные капиталисты предостерегающе поднимают палец, поскольку замечают, что инструменты, которыми они пользуются, выходят из-под их власти, что неолиберализм повторяет ошибку коммунизма, устанавливая свои символы веры, претендуя на непогрешимость.
Бурдьё. Однако сила неолиберализма в том, что его идеи осуществляются людьми, которые называют себя социалистами. Шредер, Блэр или Жоспен[4] — все это люди, которые ссылаются на социализм для того, чтобы проводить неолиберальную политику. И поскольку все выглядит, как в зеркальном изображении, анализ и критика становятся чрезвычайно трудным делом.
Грасс. Происходит капитуляция перед частным бизнесом.
Бурдьё. В то же время невероятно трудно сформировать критическую позицию левее этих социал-демократических правительств. В 1995 году во Франции прошли крупные забастовки, которые послужили мобилизации значительной части рабочих, служащих, а также интеллектуалов[5]. Затем последовали выступления безработных, организовавших общеевропейский марш, иммигрантов, не имеющих права на проживание в стране. Происходили своего рода перманентные беспорядки, которые принудили стоящих у власти социал-демократов, по меньшей мере, сделать вид, будто они ведут социалистическую дискуссию. Однако на практике это критическое движение очень слабо, в частности, потому, что остается в национальных границах. Нужно сделать жизнеспособной на международном уровне позицию левее социал-демократических правительств, с которой можно было бы на них влиять. До сих пор имели место лишь предварительные попытки создать европейское социальное движение. Спрашивается, что можем мы, интеллектуалы, сделать ради такого движения? А ведь оно совершенно необходимо: что бы ни считали неолибералы, любые социальные достижения исторически являются результатом активной борьбы. Стало быть, если мы хотим, как говорится, «социальной Европы», нам нужно европейское социальное движение. Я считаю, что именно интеллектуалы должны помочь ему появиться на свет, поскольку власть господствующих кругов носит не только экономический характер, это также интеллектуальная, духовная власть. Именно поэтому нужно «подать свой голос», восстановить общую утопию (в данном случае это слово употребляется в смысле «проект будущего» и лишено негативного оттенка. — А. Т.), ибо неолиберальные правительства способны убивать утопии, представлять их как нечто устаревшее.
1
2
Короткому, чуть более десятилетия, существованию Веймарской республики сопутствовали практически непрерывные кризисные явления в экономике. Население страдало от дефицита товаров и катастрофической инфляции, даже экономическая стабилизация середины 20-х годов не смогла существенно изменить ситуацию. Острый экономический кризис (падение промышленного производства, стремительный рост безработицы, рост цен и т.д.), который переживала Веймарская республика в период с 1928 по 1933 годы, повлек за собой кризис всей политической системы. Усиление политической активности масс и классовой борьбы, напугавшее немецкий правящий класс, привело к тому, что в целях сохранения своего господствующего положения и спасения капиталистической системы немецкая буржуазия выдвинула вождей фашистского движения, поспособствовав приходу этих последних к власти.
3
Здесь, разумеется, «коммунистическими» называются восточноевропейские режимы советского типа (то есть суперэтатистские; о суперэтатизме см.: Тарасов А. Н. Суперэтатизм и социализм. К постановке проблемы, http://saint-juste.narod.ru/se.htm), которые коммунистическими не были. В принципе невозможно существование в прямом смысле коммунистического политического режима, так как коммунизм – это постполитический общественный строй, что знал уже Маркс (см. комментарий 6).
4
5
Речь идет о массовых демонстрациях 1995 года, связанных с намерением правительства Жака Ширака продавить программу жесткой экономии, включавшую в себя, в частности, проект пенсионной реформы и проект сокращения бюджетного финансирования вузов. В ответ на это работники транспорта и студенты провели трехнедельную забастовку (с ноября по декабрь), добившись поддержки широких слоев французского общества. В результате правящим кругам Франции на некоторое время пришлось отказаться от намеченных планов.