Сэнди Хингстон
Безрассудная леди
Бежав от суеты,
Искал покоя он…
Пролог
Лукас Кимбалл Стратмир, четвертый граф Сомерли, в смятении уставился на голенища своих облегающих высоких сапог. Сапоги, черт возьми, протекали. И сапожника нечего винить, потому что он носил эту пару лет десять — не меньше. Скорее уж винить можно было снег — огромные снежные сугробы, в которых ноги утопали до пуговиц на бриджах. В Дорсете такого снега никогда не бывает. «Вот и надо было оставаться там, — размышлял он, понукая коня, с неохотой преодолевавшего бесконечные сугробы. — Середина марта. На розовых кустах, наверное, уже начали набухать почки. Пора производить обрезку. Надо надеяться, Тимкинс догадается наладить обогреватели, если вернутся холода…»
Тпру! Проклятая кляча, которую он нанял, споткнулась, и Лукас едва удержался в седле. Он натянул поводья и повернулся, чтобы окинуть взглядом необозримое белое безмолвие. Кажется, его никто не преследовал. Не понравились ему те двое странных попутчиков, которые остались в почтовом дилижансе в Липовске. Было в них что-то такое настораживающее: слишком много колбасы и фляг со спиртным в их узелках для такой обнищавшей страны. Подозрительной была их излишняя готовность угостить попутчиков.
«Россия. Я ни минуты не скучал по тебе, Белая Леди, — мрачно думал он, понукая уставшую лошадь. — Не в обиду будь сказано, но я ничего бы не потерял, если бы никогда не увидел тебя снова».
Одежда промокла до нитки, да к тому же и чихать он начал — только этого не хватало! Лукас полез за носовым платком и почувствовал, как захрустел под пальцами клочок бумаги, который он засунул в жилетный карман. Вот кто виноват во всем — Казимир Молицын. Хотя о мертвых не принято думать плохо.
Где-то вдалеке послышался вой. Волк, наверное, подумал он и, прищурив глаза, вгляделся вдаль. На горизонте виднелись серые столбики дыма, поднимавшегося из печных труб. Неужели он уже отъехал на десять миль от Липовска? Трудно правильно определить расстояние, когда все утопает в белых снегах. Лукас пришпорил лошадь, чувствуя близкое окончание бесполезной затеи, но все-таки еще раз повернулся и оглядел окрестности.
Никого. Никаких преследователей. Он постарался прогнать дурные предчувствия и чуть было не рассмеялся над собой. Как могли эти головорезы появиться здесь, если он сам три четверти часа наблюдал с вершины холма за почтовым дилижансом[1] после его отправки из Липовска, пытаясь убедиться, что эти двое не сошли с него? Да и кому придет в голову следить за ним? Прошло пять лет с тех пор, как он уехал из России, — пять лет спокойной, уединенной жизни в Дорсете. Теперь в Москве или Санкт-Петербурге его уже никто не помнит.
И все же те двое в дилижансе не были похожи на простых мужиков, хотя каждый из них говорил по-деревенски и изображал из себя рубаху-парня. Оба с излишней готовностью угощали попутчиков водкой. Что-то в их глазах пробудило в Лукасе былую бдительность и заставило пристально приглядеться к ним. «Пожалуй, ты слишком подозрителен», — пожурил он себя. Бонапарт идет на Москву, и кому сейчас в правительственных кругах есть дело до какого-то… как оно называется, это местечко? Вспомнился клочок бумаги, который сунул ему Казимир. Мишаково. Он потратил полдня, отыскивая эту Богом забытую деревню на своих картах. «Сам того не зная. Казимир Молицын направил меня по ложному следу», — подумал Лукас с грустью. Видит Бог, их многое связывало. В первый год своего пребывания в Петербурге, когда он еще злился на то, что ему пришлось уехать в эту вынужденную ссылку, именно Казимир вывел его из состояния депрессии, показал город, ознакомил с тонкостями сложных взаимоотношений при царском дворе. Однажды он спас Лукасу жизнь, когда случился провал в связи с французским курьером. Лукас отплатил Казимиру тем же шесть месяцев спустя, когда они оба по чистой случайности оказались втянутыми в кровавую потасовку на Неве. За пять лет работы бок о бок друг с другом в интересах своих государств между ними установилось не только полное доверие, но завязалась тесная дружба, какой у Лукаса не бывало ни с кем со школьных лет.
Он словно снова увидел широкое смуглое лицо Казимира и услышал его напряженный голос, когда тот передавал ему клочок бумаги: «Не открывай его, Лукас, пока не узнаешь, что меня нет в живых». В то время это могло вызвать только усмешку, оба они тогда были молоды, здоровы, и Казимир уезжал в Париж, где должен был занять весьма престижный пост. Это происходило пять лет назад, в 1806 году. Царь Александр только что объединился с Бонапартом против Англии, несмотря на явные и тайные усилия, прилагаемые Лукасом от лица министерства иностранных дел своей страны с целью предотвратить подписание пакта. «С какой стати тебе умирать, Казимир?» — спросил он тогда. «Рано или поздно они отыщут меня, они за мной придут», — произнес в ответ Казимир.
Таким растерянным он не выглядел даже тогда, когда Лукас спас его от смерти, вырвав из рук убийц. Этот страх, видимо, имел под собой основания, и вот почему Лукас, бросив свои розы, оказался сейчас в заснеженной России. Все его чувства были обострены до предела, чего ни разу не случалось за последние пять лет.
Вдали появились печные трубы на крытых соломой крышах. В деревушке было около десятка изб, надворные постройки, амбары. За небольшой рощицей — необъятная снежная равнина. Господи, ну и страна!
Мысль о том, что он скоро сможет обогреться у огня, заставила Лукаса снова пришпорить лошадь. Он уже забыл, что воздух бывает таким холодным.
Преодолевая снежные заносы, Лукас проехал еще полмили и вдруг услышал голоса. Сжимая в руке пистолет, он оглянулся назад. Ничего, кроме снежной белизны. Ага, слева от него, на склоне горки что-то темнеет на снегу. Голоса явно детские — высокие, возбужденные, похоже, что там происходит что-то не вполне дозволенное.
Потом он увидел собаку: огромный волкодав, размером чуть не с пони, был впряжен в сани. Подъехав ближе, Лукас разглядел шестерых ребятишек. У одного из них была в руках корзинка, другой, укутанный в теплое меховое пальто, влезал в сани. Голос его звучал громко, властно: «Давай! Вперед!» Однако остальные участники сцены не спешили выполнять приказание. Лукас увидел, как тот, что забрался в сани, наклонился и, огласив воздух отборной бранью, вырвал корзинку из рук парнишки. Потом, запустив в корзинку руку, он что-то достал оттуда и швырнул в снег: по раздавшемуся дикому визгу было нетрудно догадаться, что это кошка.
Волкодав рванулся вперед. Сани вздрогнули, наклонились и заскользили, увлекаемые вперед впряженной в них собакой, а седок в санях залился безудержным хохотом. «Господи, — пробормотал Лукас. — Что за безумная забава!» Ненадежное транспортное средство быстро неслось, вихляя из стороны в сторону; испуганная кошка стремглав мчалась к ближайшему амбару, преследуемая огромной овчаркой. Ребятишки стояли, открыв рты, наблюдая за бесплатным спектаклем. В руках у седока был кнут, которым он весело обрабатывал бока волкодава, подгоняя его. Лукас не мог не обратить внимания на то, что седок имеет несправедливое преимущество; тем не менее он восхищался его лихостью: сани неслись прямиком на амбар и седок наверняка мог расшибиться насмерть.
Неожиданно откуда-то из-за амбара появилась другая собака, не обремененная ни упряжью, ни санями. Кошка в испуге зашипела и, резко сменив направление, помчалась в сторону. Лукас оглянулся, чтобы понять, куда она направляется, и увидел за спиной несколько молодых сосенок. У него округлились глаза, когда он понял, какой опасности вот-вот подвергнется.
Его лошадь остановилась как вкопанная при виде летящих на нее кошки, двух собак и полуразвалившихся саней с бесшабашным седоком, который все еще продолжал размахивать кнутом.
1
Автор допускает в своем романе некоторые анахронизмы и неточности в описании быта и нравов России начала XIX в. — Примеч. пер.