Мамина жизнь. Жизнь Джоди. Жизнь Джоан.
Все мы запятнаны его жаждой власти, контролировать все вокруг.
Мои кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони, пока я борюсь с постоянными сожалениями, которые теперь гноятся внутри меня, медленно съедая меня заживо, как будто по моим венам течет яд.
Часть меня думает, что я должен был просто убить его в ту первую ночь. Отправить его прямиком в ад в ту ночь, когда Стелла всадила пулю в Джокера.
Но тогда мне никогда не понадобилось бы искать Джоди. У меня не было бы причин копаться глубже в его скрытой жизни и открывать его тайную семью.
И прямо сейчас, несмотря на то, насколько все это болезненно, я не могу представить свою жизнь без нее.
Громкие слова, учитывая, что я знаю ее совсем недолго, я знаю. Но это правда.
Мне хватило одного взгляда, одного прикосновения, одного слова, чтобы понять, насколько сильной была связь между нами.
Это неправильно. Все это такой пиздец.
Я должен уйти от нее и просто продолжать двигаться. Пусть она попытается перестроить свою жизнь так, как она хочет, без меня.
Но я не могу.
Она моя.
Она моя, и я ни за что не смогу уйти от нее.
Даже если она попытается заставить меня.
Я вздыхаю и закрываю глаза, мгновенно сожалея об этом, когда образ той пизды с прошлой ночи снова заполняет мои глаза, и мой гнев раскаляется докрасна в моих венах.
Если бы я уже не знал, что с ним покончено, я бы, блядь, вернулся и пристрелил этого ублюдка снова.
Никто не прикасается к тому, что принадлежит мне.
Но даже с представлениями о всех способах, которыми я мог бы покончить с этим больным ублюдком гораздо менее гуманным способом прошлой ночью, и холодом, атакующим мое тело, я каким-то образом умудряюсь поддаться своему изнеможению.
Но это совсем не успокаивает, поскольку кошмары заполняют мой разум, образы прошлой ночи, Джоди, рыдающей на полу в моей ванной, смешиваются с воспоминаниями о моем детстве.
— Ты неуважительный маленький засранец, — стонет папа, его пальцы сжимают мою рубашку на затылке, заставляя ее стягиваться вокруг моего горла.
Будь я любым другим ребенком, я бы запаниковал. Но это не первый раз, когда происходит нечто подобное, и я уверен, что это не будет последним, когда я боюсь, что он может зайти слишком далеко и, наконец, положить конец моим страданиям.
Я, спотыкаясь, иду вперед, мое тело отключается задолго до того, как передо мной появляется дверь в подвал.
Нет смысла бороться, просить, умолять. Я уже пробовал все это раньше.
За эти годы я перепробовал все. Но в какой-то момент я понял, что на самом деле ему нравилось, когда я сражался, страдал. Итак, где-то около моего двенадцатого дня рождения я просто сдался.
Мое согласие злит его. Я вижу это по пульсирующей жилке у него на виске, и я не могу не испытывать некоторого болезненного удовлетворения от осознания того, что я каким-то образом влияю на него. Даже если это вызывает раздражение.
Он перестает водить меня за шиворот, как будто я не более чем нелюбимая семейная шавка, и открывает тяжелую дверь подвала.
Мамы здесь нет. Каким-то чудом ей удалось убедить папу разрешить ей провести несколько дней с моей тетей. Я рад, что у нее есть немного покоя, но в равной степени я чертовски напуган, потому что это оставляет меня здесь во власти этого монстра. И его наказания за неподчинение ему всегда хуже, когда нет шансов быть пойманным.
В ту секунду, когда дверь открывается достаточно, чтобы я мог пролезть, он толкает меня вперед. Мое тело движется быстрее, чем ноги, и я спотыкаюсь, спотыкаясь о верхнюю ступеньку и падаю в темную бездну внизу.
Сначала мое бедро ударяется о край верхней ступеньки, прежде чем мое плечо врезается в другую ступеньку чуть ниже, и я переворачиваюсь, падая в холодные, темные глубины моей камеры пыток.
Мое тело ломит, боль пронзает руку, но я проглатываю любые стоны, которые угрожают сорваться с моих губ. Я отказываюсь доставлять ему удовольствие от осознания того, что он причинил мне боль, что он каким-либо образом повлиял на меня.
Дверь скрипит, свет, льющийся из дома позади него, становится более тусклым, когда он захлопывает ее, погружая меня в темноту.
Эхо от того, что дверь захлопывается, и тяжелый замок поворачивается, заставляет все мое тело содрогаться, а разум медленно отключается.
Я просыпаюсь, задыхаясь, мое сердце колотится от громкого хлопка двери, отдающегося во мне, как будто это произошло на самом деле.
Делая глубокий вдох, я снова откидываю голову назад, когда над головой пролетает стая птиц и меня обдувает ледяной ветерок.
До моих ушей доносится грохот, и я задыхаюсь, на самую короткую секунду возвращаясь в свой кошмар, когда мое сердце готово выпрыгнуть из груди при мысли о том, что Джонас найдет мой маленький кусочек рая в этом отвратительном доме.
Усиливается шум, заставляющий мое сердце гулко стучать в груди, когда я смотрю на обрыв на крыше, который позволяет мне забраться сюда.
Весь воздух вырывается из моих легких, когда знакомая голова появляется над черепицей.
Облегчение наполняет глаза Нико, прежде чем он поднимается.
— Ты в беде, Дукас, — предупреждает он.
Я вздыхаю, снова откидываюсь назад и позволяю своей голове прислониться к неумолимой крыше подо мной.
— Не могу сказать, что я удивлен, — бормочу я. — Чего ты хочешь? — Вопрос звучит резче, чем я намеревался, и я морщусь.
Но если его и обидел мой вопрос, он никак это не комментирует, пока я слушаю, как он устраивается поудобнее рядом со мной.
Его плечо касается моего, когда он ложится, его тепло заставляет меня вздрагивать, когда он не отстраняется.
Тяжело сглатывая, я пытаюсь бороться с эмоциями, которые переполняют меня из-за того, что он нашел меня и мирится с моим дерьмовым настроением.
— Что происходит, Тобс? — спрашивает он, после того, как его молчание затягивается дольше, чем я предполагал.
Я вздыхаю, пытаясь подобрать слова, чтобы должным образом объяснить, в каком состоянии сейчас моя голова.
— Джонас действительно меня испортил, — признаюсь я.
— Не, ты не более испорченный, чем все мы, братан.
Я качаю головой, неуверенный в том, смотрит он на меня или нет, и крепко сжимаю глаза.
— Раньше он запирал меня в подвале, — признаюсь я.
Мой лучший друг ахает от ужаса, когда я признаюсь в том, чего никогда не рассказывал ему о своей жизни раньше.
— В-в подвале? — он заикается, между его бровями образуется глубокая морщина.
Я пожимаю плечами, не зная, что сказать.
— Почему? — Его полный ужаса взгляд прожигает мне щеку, но я не поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Я не могу. Стыд сжигает меня изнутри, когда я думаю о вещах, которые я позволил злобной пизде сделать со мной.
— В наказание. Чтобы научить меня стойкости, силе. Чтобы—
— Это чушь собачья. Ты в своей жизни не сделал ничего, что могло бы заслужить такое наказание.
— Не в его глазах. Просто родиться было гребаным грехом.
— Господи, — бормочет он, пытаясь осознать то, в чем я только что признался. — Как долго ты был там, внизу?
— Это было по-разному. Иногда около часа. Иногда дни.
— Дни? — выпаливает он. — Какого черта ты нам ничего из этого не рассказал?
— Я не мог, — бормочу я. — В его руках была вся власть, он выполнил достаточно угроз, чтобы я не мог рисковать. Если бы он причинил маме боль еще большую, чем уже причинил, потому что я не смог с этим справиться, я бы никогда себе этого не простил.
— ЧЕРТ, — рявкает он так громко, что стая птиц срывается с ближайшего дерева и разлетается в разные стороны.
— Если бы не он, я бы не был таким чертовски сломленным, — шепчу я. — Я бы не стал заниматься всем этим дерьмом с Джоди. Но моя ненависть к нему чертовски ослепляет меня.