Хотя я сожалею о своей несдержанности, которая так быстро выдала меня.
— У вас есть мясо? — Торговец стоит ко мне спиной, когда я кладу несколько монет на его тележку и начинаю хватать черствые буханки хлеба, каждая из которых почти такая же твердая, как дерево, на котором они сложены.
Торговец поворачивается, окидывая темными глазами меня и разложенные перед ним монеты. — Только дикого кабана. — Голос у него именно такой, каким я его себе представлял, такой же грубый, как и его внешность.
Я киваю. — Я возьму достаточно для себя и своих людей.
Мою просьбу встречает долгое молчание. — Для тебя, — глаза мужчины сужаются при виде монет, — вдвойне.
Я наклоняю голову, и беззлобный смешок проскальзывает мимо моих губ. Торговец переминается с ноги на ногу, его тело напрягается, когда я кладу ладонь на шершавое дерево. Я киваю на монеты. — Мы с тобой оба знаем, что мясо не стоит и половины того, что я тебе уже дал.
— Вдвойне, — снова ворчит он.
— И почему, — мой голос звучит убийственно, — это?
— Потому что мне не нравишься ты и тебе подобные.
Я почти смеюсь над этим.
Тебе подобные.
Подумать только, везде, кроме Ильи, я — загадка. Неестественная вещь, от которой нужно избавиться. Я смотрю на него, на этого человека, который, по сути, сам является Обыкновенным, хотя в его жилах и не течет ослабляющая Элитных болезнь. Неудивительно, что окрестные города презирают нас за то, что мы изгоняем Обыкновенных, которые такие же, как они.
— Значит, ты знаешь, кто я, — тихо говорю я, — и все равно решил взять с меня двойную плату?
— Ты меня не пугаешь. Не здесь. — Его бородатое лицо почти не скрывает ухмылки, растягивающей губы. — Я знаю, ты привык к привилегиям Элитных, но здесь тебе ничего подобного не светит. Это, наверное, самое уважительное, что ты получишь от окружающих.
— Принято к сведению, — говорю я, на мой взгляд, слишком сухо. Мне не очень нравится мысль о том, что люди знают о своей способности выводить меня из себя. Слегка выгнув шею, я выдыхаю разочарование из легких — привычное, хорошо отработанное действие. — Что ж, если это самое уважительное, что я получу в Доре, то, полагаю, ты меня здорово обделил.
Мужчина моргает, слегка ошеломленный моим резким изменением тона. Я почти улыбаюсь, наслаждаясь реакцией тех, кто еще не привык к множеству масок, которые я надеваю и снимаю по своему усмотрению. Улыбка становится острой, когда я высыпаю на дерево еще несколько монет, присоединяясь к тем, что я уже положил туда.
Вскоре мои Имперцы начинают раздавать по кругу сушеные полоски того, что, как мне сказали, является диким кабаном, хотя я в этом почти не убежден. — Не спешите, — приказываю я. — Мы встретимся здесь на закате.
Мужчины обмениваются растерянными взглядами, выражение которых, кажется, никогда не покидает плоскости их перепачканных лиц. — Но, сэр… — начинает Мэтью, выходя вперед из скопления скомканных мундиров. Он один из немногих Имперцев, которых я потрудился запомнить по имени, один из немногих, кого мне не хочется оставить в пустыне.
Когда я бросаю взгляд в его сторону, слова замирают в горле. — Мы привлекаем к себе слишком много внимания. Мы никогда не получим нужную информацию, еду и пропитание, если люди будут знать, кто я и откуда мы. — Мэтью кивает вместе с остальными мужчинами, и их осеняет понимание. — Разделитесь. Узнайте, что сможете.
Я отрывисто киваю группе, а затем поворачиваюсь на пятках и проскальзываю в толпу, внезапно становясь никому не нужным.
Обыкновенным, если хотите.
Глава 9
Пэйдин
— Да ладно. Мы с тобой оба знаем, что это не стоит и двух шиллингов, не говоря уже о трех.
Я стучу черствой буханкой хлеба о тележку торговца, чтобы подчеркнуть это.
Стук, стук, стук.
— На самом деле, — добавляю я с более чем легким весельем на языке, — ты должен платить мне за то, что я ем это, Фрэнсис.
Пожилой джентльмен прячет гримасу за складками ткани, облегающими его нос и рот. Западные ветра сегодня суровы, они задувают из пустыни песок и мусор, которые основательно покрывают город и его жителей. Мне понадобилось всего два дня в Доре, чтобы понять, как необходимы платки в моем гардеробе, если есть хоть какая-то надежда уберечь рот от постоянного попадания песка.
— Три, — ворчит он в четвертый раз, его густой акцент заглушается грязной тканью. — Нехватка пшеницы.
Я стону. Я потратила несколько дней, пытаясь заставить этого человека потеплеть ко мне, чтобы мне не пришлось продолжать грабить его вслепую. Будь проклята эта чертова совесть, которая у меня еще осталась.