— Только пошевелись, и я воткну этот кинжал тебе в сердце.
Нет. Есть ненависть.
Лунный свет сверкает на лезвии между ее пальцами. Она готова нанести удар, ее рука занесена, а голос тверд.
Этот голос.
Он такой же, как и был. Никто из нас не изменился, и все же мы стоим здесь — чужие друг другу.
Я сглатываю, открывая рот.
— Это касается и твоих губ, — резко говорит она. Я моргаю, с трудом сдерживая насмешку, с которой она начинает говорить. — Единственная причина, по которой я еще не метнула этот нож, заключается в том, что у меня есть к тебе предложение.
Подтрунивая над ней, я слегка киваю, губы под банданой подергиваются.
Она делает шаг ко мне, не опуская оружия. — Мы возвращаемся в подвал. Мы сразимся. Я выиграю.
Не успеваю я и пикнуть, как она внезапно сокращает расстояние между нами. Как бы напоминая мне о ее угрозе, я чувствую, как холодный кончик лезвия грубо прижимается к моему горлу.
— Я выиграю, — продолжает она, обманчиво спокойная, — и ты меня отпустишь.
Я смотрю на нее сверху вниз, на лицо, погруженное в тень.
— А если ты победишь, — она сглатывает, поправляя рукоять кинжала, все еще впивающегося в мою кожу, — я… я тихо вернусь в Илью.
Тишина гудит. Луна падает на нас, наклоняясь, чтобы услышать мой ответ. Я прочищаю горло. — Мне можно говорить, или ты собираешься меня заколоть? — Я склоняю голову ближе к ней, не обращая внимания на жало клинка у моего горла. — Я знаю, как хорошо у тебя это получается.
Она вздыхает через нос. — Можешь говорить, если хочешь принять мое предложение.
— Я и не знал, что ты в том положении, чтобы вести переговоры, — холодно говорю я.
— Ты должен быть благодарен мне за то, что я вообще побеспокоилась.
— И почему же? — бормочу я, срывая бандану с лица. — Почему бы не перерезать мне горло?
Я едва вижу ее лицо, но слышу подавляемую ярость в ее голосе. — Осторожнее с желаниями.
Я подхожу опасно близко. — Ты ведь не можешь этого сделать, правда?
— Тебе, как никому другому, лучше знать, как меня недооценивать, — вздыхает она.
— Так сделай это, Грей.
Стальная вспышка летит к моему животу, оставляя шею обнаженной, за исключением тонкой линии крови, начинающей расцветать там. Она посылает клинок по дуге вверх, намереваясь просунуть его между моих ребер и пронзить сердце, которое когда-то билось для нее.
Но она уже сделала это. Она уже изуродовала ту часть меня, которая еще не превратилась в монстра. Теперь я стою здесь, мозаика человека — все острые края и раздробленные кусочки.
Я ловлю ее запястье, предвидя именно это движение. Она вдыхает, когда я выворачиваю ее руку, давая мне возможность прижаться к ее телу. — Да ладно, — дышу я ей в ухо, — у тебя к этому не лежало сердце.
Сталь бьется о ножны, шипя в тишине.
И снова я смотрю на лезвие, острие которого направлено под челюсть.
Она не брала в руки этот кинжал с тех пор, как вонзила его в шею короля. Я должен был догадаться, что она вытащит его из ножен у меня на боку, и его знакомая закрученная рукоять снова окажется в ее ладони. Достаточно было одного отвлекающего маневра и взмаха вороватых пальцев.
Ее грудь вздымается, сталкиваясь с моей при каждом тяжелом вдохе. — Не думай ни секунды, — шепчет она, — что я не стану твоей смертью.
Она опасна с этим кинжалом в руке. Я видел, на что она способна, когда приставляла его к моему горлу достаточное количество раз, чтобы запомнить толщину лезвия, врезающегося в мою кожу. У моего горла находится то самое оружие, которым убийца пронзил горло моего отца. Удерживаемое ею.
Я слегка улыбаюсь. — Сомневаюсь, что ты сможешь причинить мне еще какой-нибудь вред.
Я чувствую жар ее взгляда, буравящего меня, хотя в лунном свете могу различить лишь теневые черты. И я благодарен за это. Благодарен за то благословение, что не могу видеть ее.
Потому что, когда темнота скрывает эти пылающие голубые глаза, я могу притвориться, что она для меня никто. Просто теневая фигура, которая кажется мне похожей на нее, пахнет как она, говорит как она. Просто незнакомка в этом странном месте, которую я больше никогда не увижу.
Но как только взойдет солнце, проливая свет на мою темную реальность, я больше не смогу притворяться. Не смогу больше красть то, что хочу, когда долг привязывает меня к поводку, таща обратно к моей судьбе.
Но здесь она — никто.
Здесь я — никто.
Здесь мы забыты.
Кинжал дрожит в ее руке, пронзая мою кожу при каждом вздрагивании.
— Я ненавижу тебя, — шепчет она.
Напоминание об отсутствии у нее чувств только подстегивает мою внезапную глупость. Моя внезапная потребность закончить то, что мы начали, независимо от того, насколько обреченным это было с самого начала. Потому что здесь ничто между нами не имеет значения.