Шатер сотрясли овации, когда на сцену во всем белом вышел Клайд Стюарт со своей открытой мальчишеской улыбкой. Руди с ружьем, нацеленным в индейца, оставался вне поля зрения публики.
Клайд взмахивал руками, кланялся и опять кланялся, всем своим существом наслаждаясь обожанием, которое читал в глазах толпы. Он знал, что может произвести впечатление, и бесстыдно пользовался всем тем, что ему дала природа: высоким ростом, густыми светлыми волосами, живым взглядом голубых глаз и мальчишеской улыбкой, сводившей с ума женщин и поселявшей зависть в сердцах менее привлекательных мужчин. Подождав немного, Клайд спросил, не хочет ли кто-нибудь задать вопрос, и тотчас над головами взметнулись тридцать рук. Вечер обещал быть приятным.
Пока Стюарт отвечал на вопросы, Два Летящих Ястреба молча стоял с высоко поднятой головой и смотрел куда-то вдаль. В обнаруженной им дырке в шатре он видел синее небо, однако его лицо оставалось бесстрастным и никто не мог бы сказать, о чем думает великий вождь шайенов.
Когда он стоял так на сцене с отрешенным и гордым видом, легко было представить, что Мак-колл не соврал, и он вправду способен совершить все зверства, в которых его обвиняли. Высокий, с широкими плечами и длинными мускулистыми ногами, он мог произвести впечатление на публику, особенно если учесть еще черные волосы до пояса, разделенные посередине пробором. Для жителей восточной части страны он был символом жестокости, так же как Клайд Стюарт – воплощением всех без исключения добродетелей.
– Что ты сказал, парень? – спросил Макколл, призывая остальную публику к молчанию.
– Я спросил, почему он не раскрашен? Он ведь должен быть весь раскрашен.
– Востроглазый ты парень, как я погляжу, – заметил Барни. – Иди-ка сюда, сынок, – улыбаясь, пригласил он его на сцену.
Кто-нибудь обязательно замечал отсутствие краски на лице и теле индейца, а если этого не случалось, Клайд сам приглашал добровольца из публики разрисовать вождя. Это было кульминацией представления.
Мальчишка приблизился к сцене и, совершенно не смущаясь, обернулся, чтобы помахать рукой родителям. Он был маленький, безликий, с редкими светлыми волосенками, и даже веснушки, усыпавшие его щеки и нос, были бледными. Он был бы очень похож на тень, а не на человека, если бы не глаза. В них как бы сконцентрировалась вся живость и любознательность мальчика, с неподдельным интересом вглядывавшегося широко открытыми глазами в вождя индейцев Два Летящих Ястреба.
– Как тебя зовут, сынок? – изображая дружелюбие, спросил его Стюарт.
– Джереми Браун, сэр, – вежливо ответил мальчик, помня наказ матери вести себя как полагается.
– Ну а как, Джереми, ты посмотришь на то, чтобы исправить положение?
– Я? Прошу прощения, сэр.
Клайд Стюарт показал ему на поднос, вынесенный Барни на сцену. На нем стояли два горшка с краской.
– Почему бы тебе самому не разрисовать вождя? Покажи нам, какими они бывают, когда выходят на тропу войны.
У Джереми глаза стали совсем круглыми.
– Ну! Я?!
– Давай, сынок, – подбодрил его, улыбаясь, Стюарт.
Джереми медлил.
– А можно мне поможет моя кузина? Можно?
– Почему бы нет? – разрешил Клайд. – Где твоя кузина?
По толпе прокатился шорох, и на сцену взлетела девочка с косичками, подпрыгивавшими при каждом ее шаге. Подростки пошептались о чем-то, а потом взялись за кисти и принялись разрисовывать широкую грудь индейца. Несколько человек догадались об их намерении и захихикали, а когда Джереми и его кузина отступили в сторону, все дружно расхохотались, потому что они разыграли всем известную игру в «крестики-нолики».
Клайд и Барни, обменявшись веселыми взглядами, присоединились к всеобщему ликованию, а потому вручили подросткам резные луки и отпустили их к родителям.
Все это время лицо Тени было бесстрастным, несмотря на сжигавшие его ярость и унижение. Сколько уже раз он терпеливо сносил издевательский смех толпы? И сколько ему еще терпеть?
Приехав в восточную часть страны, Клайд и Барни, прежде чем присоединиться к ширковому шоу, показывали его в барах, школах да и просто на городских улицах. В церквях – и то бывало. Естественно, за деньги.