Сейчас Маршак, посланец этого мира, стоял перед Ицхаком и другими парнями из Сирии. «Я здесь потому, — объяснил он, — что еврейскому народу нужны добровольцы для специальных заданий». Обращаясь в те дни к молодым евреям Палестины, первый командир Пальмаха Ицхак Саде сравнивал ситуацию с большими весами: на одной их чаше лежит крохотная нация, на другой — объединившиеся против нее несметные силы. «Перетяните стрелку весов на свою сторону, — призывал он своих слушателей, — положите на нашу чашу вашу силу, вашу отвагу». Сейчас Маршак спрашивал, найдутся ли в этой группе такие добровольцы. Группа была в те дни всем, индивидуальное решение было немыслимым.
Группа ответила «нет». По их мнению, им еще недоставало спайки. Кибуцу были нужны их руки, и хотя некоторые, подобно Ицхаку, провели здесь не один год, они всё еще продолжали знакомиться с Эрец-Исраэль. Некоторые еще не освоили чтение газет на иврите. Разгорелся идеологический спор о ценности совместных задач в сравнении с общенациональными. Что важнее — воинская служба или пахота вместе со своими товарищами? Маршак, ветеран подобных собраний, ничего другого не ждал, и мы можем не сомневаться, что он позволил спору иссякнуть, прежде чем загнать гвоздь по самую шляпку.
Труп нацистской Германии еще не остыл, сказал Маршак парням, а уже назревает следующая война, война за выживание против всего арабского мира. Новенькие из арабских стран — бесценное сокровище, сказал он, без них Пальмаху не справиться. Каждый из них стоит «целого батальона пехоты». Эта фраза постоянно звучит в описаниях работы Отдела: видимо, сотрудникам часто ее повторяли, да и сами они твердили ее про себя.
Так Ицхак — паренек в круглых очках, стоивший батальона пехоты, — стал жить секретной жизнью.
Коврики на полу, голос, призывающий правоверных: «Спешите на молитву!»
Ему вспоминается пятничный полдень перед Войной за независимость, время совместной молитвы в исламском мире.
«Бог велик. Нет бога, кроме Аллаха», — арабская молитва в мечети Аль-Акса в Иерусалиме звучала из маленького транзистора.
«Вуду! — сказал человек, стоявший у входа в палатку. — Омовение!»
За отсутствием проточной воды молящиеся прибегали к воображению. Они набирали воображаемую воду в рот и трижды сплевывали, втягивали в нос и трижды выдыхали. Некоторые держали четки. Они поднимали руки ладонями вверх на высоту плеч, потом накрывали правой ладонью левую у себя на солнечном сплетении, слушая слова ведущего. Они опускались на колени на ковриках, прижимались лбами к земле. Все это так вросло в сознание Ицхака, что он мог проделать для меня «вуду» у себя в кухне по прошествии семидесяти лет — руки, рот, ноздри, лицо, — а потом помолиться, как в мечети.
Саман, возглавлявший молитву, обучал класс арабской культуре и исламу. Другой инструктор Пальмаха показывал, как пользоваться пистолетом-пулеметом «стен» и парабеллумом, учил разбирать и собирать оружие. Учеба всегда протекала при опущенных клапанах палатки, чтобы никто не подсмотрел. Третий специалист учил взрывному делу: характеристикам гелигнита и взрывчатки, которую он называл «мылом», количествам взрывчатки для подрыва телеграфного столба и моста. В тайном месте за пределами кибуца проводились уроки стрельбы. Остальные уроки проходили в шатре: ученики сидели вокруг стола, ловя каждое слово учителя Самана; точно так же Ицхак и другие алеппские школьники окружали в былые времена раввина, учившего их Торе на иврите и арабском.
Отдел представлял собой разношерстную компанию выходцев с самого дна ближневосточного общества, но их учитель был слеплен из другого теста. Он вырос в Багдаде в семье среднего класса, где сильно было влияние британских колониальных властей и британского образования. Саман, типичный молодой житель иракской столицы, выглядел так: