— О Господи, — прошептал Коул. Никогда он так хорошо не чувствовал женское тело возле себя. Любая женщина, которой он обладал раньше, была или проституткой, или чьей-то сестрой, или чьей-то женой, в общем, так или иначе принадлежала другому мужчине. А вот эта принадлежала ему. Может быть, не навсегда, может быть, не по правилам, но по крайней мере сейчас она принадлежала ему. Может, это и нелепо, потому что все так нереально и так временно, но, наверное, мысль, что у него есть право ее обнимать, заставит ее относиться к нему лучше.
Он думал, что она крошечная, а оказалось — нет. Она была просто того самого размера, чтобы точно заполнить все изгибы его тела, как будто они оба были созданы друг для друга. Она прижалась к его груди, отчего сердце Коула гулко забилось.
«Или она совершенно невинна, как новорожденное дитя, или же она самая распутная маленькая проститутка на свете», — думал он. Но кем бы она ни была, Коул знал, что если бы кто-то в этот момент попытался ее у него отнять, он бы его убил.
Что до Дори, то никогда в жизни ей не было так хорошо, как рядом с Коулом. И не только потому, что она была девственницей, но также потому, что она долгое время была лишена чувственного удовольствия. В детстве Дори не знала объятий. Когда была жива мать, она обнимала и ласкала старшую дочь, но умерла при родах Дори. Отец решил, что даже обычные проявления чувств ведут к «баловству», так что запрещал самые обычные ласки в отношении своих детей. Приветливая натура Ровены заставляла забывать о запретах, но маленькая Дори со своей спокойной манерой и холодными глазками — точная копия отца — заставляла людей дважды подумать, прежде чем ее приласкать. В результате Дори прожила жизнь без нежности и ласки, которые другим детям казались даже надоедливыми.
Люди считали, что мисс Дори чересчур независима и ей больше никто не нужен, а это была неправда. Ей хотелось пригреться у кого-нибудь на коленях, как, она видела, делала Ровена, но она не знала, как заставить взрослого захотеть ее обнять. А как попросить, она даже и не представляла.
Коул Хантер был единственным, кроме Ровены, кто рискнул подойти поближе к ней, столь холодной внешне. И Коул увидел то, что Ровена всегда знала: холодность Дори — это только попытка спрятать от мира то, в чем она нуждалась больше всего.
Когда Коул обнял ее, он, казалось, освободил что-то, захороненное глубоко внутри Дори: необходимость слышать сердцебиение другого человека у своего сердца, смешивать свое дыхание с чужим, касаться кожей кожи другого человеческого существа. Когда Коул взял ее на руки, она поняла, что это для тепла и защиты, но было еще что-то, что ощущалось как очень хорошее и очень верное. Она хотела слиться с ним, сделаться еще ближе к нему, чем уже была.
Ее сердце забилось чаще. Ей захотелось не только слышать его сердце у своей щеки, ей хотелось его чувствовать, быть как можно теснее, но их разделяла ткань рубашки. Ей представлялось, что ткань была такой же толстой и непроницаемой, как кожа.
Она опомнилась, когда он спросил с удивлением в голосе:
— Что ты делаешь?
Но это не остановило ее — она расстегнула его рубашку и прижала щеку к его коже. Она ответила, что пуговицы давят на щеки, и это была правда. Даже шелк был мучителен для ее кожи, для ее сердца.
Когда Дори сдвинула его рубашку и пригрелась на его широкой груди, Коул, подняв глаза к небу, про себя произнес несколько проклятий.
Улыбаясь, счастливая как никогда в жизни, Дори водила щекой по его груди и, когда губами коснулась его кожи, поцеловала ее, не задумываясь.
— Прекрати! — приказал он, схватив ее за плечо и отодвигая от себя, его голос звучал свирепо.
Дори заморгала, не совсем соображая, что она делает и почему делает такую запретную вещь — целует широкую грудь этого мужчины.
— Я… Извините, мистер Хантер, — пролепетала она, когда до нее дошло, что она делает и почему он так рассердился. Ясно, что он не хотел, чтобы она касалась его больше, чем это необходимо. Она застыла в его руках, в течение секунды превратившись из податливо-мягкой в несгибаемую. — Не представляю, что на меня нашло, мистер Хантер, я…
— Оставь ее! — фыркнул он, потому что она стала натягивать на него и опять застегивать его рубашку.
— Но я…
Прежде чем она договорила, он вернул ее голову на прежнее место.
Но Дори не могла успокоиться. Она, должно быть, устала, но в то же время она была просто переполнена энергией. Где-то в мыслях бродило, что она должна вести себя как леди, но она все время спрашивала себя, какое значение имеет ее поведение сейчас, когда, видимо, ее убьют в течение двадцати четырех часов. Когда этот страшный человек, Форд, обнаружит, что в ее доме нет золота, не похоже что он просто засмеется и скажет: «Неплохо подшутили надо мной» — и разрешит им уйти. Наверное, выстрелит в сердце, и второй раз уже о них не подумает. Когда она умрет, люди должны написать на ее могильном камне: «Она оставалась леди до самого конца».
— Это удивительно? — спросила она Коула.
— Что — удивительно? — проворчал он, стараясь, чтобы голос звучал так, как будто она вырывает его из сна.
Если бы Дори не прижималась ухом к его груди и не чувствовала как ухает его сердце, она могла бы решить, что он спит, и прекратить распросы. Но она знала, что он такой же сонный, как она сама.
— Заниматься любовью, — прошептала она, — это очень приятно?
Когда он промолчал, она заговорила снова:
— Ровена ничего не рассказала мне об этом. Я имею в виду, что знаю, как это делается, но точно не знаю, что при этом чувствуют. Ровена говорила, что муж должен научить жену всему, что ей нужно знать, по думаю, что у меня так не будет. Я имею в виду — не будет мужа. — Она помолчала, а потом быстро закончила: — Сейчас я не считаю, что ты в самом деле мой муж. Я знаю, что не муж. Но дела у нас складываются так, что у меня другого мужа не будет, и вот я подумала, что спрошу у тебя.
Она ждала ответа, а он так долго не отвечал, что она уже решила, что он так и промолчит.
— Да, это приятно, — наконец ответил он. — Но я думаю, это может быть еще лучше.
Это заставило ее приподнять голову, чтобы взглянуть на него, но он немедленно вернул ее голову на то же место. Казалось, он не может позволить, чтобы даже квадратный дюйм ее тела от него отодвинулся.
— Не спрашивай меня о том, как заниматься любовью. Мне известно только, как заниматься блудом. Я знал, что все должно быть быстро — и конец. Как можно скорее, прежде чем кто-нибудь придет с оружием, или же кому-нибудь понадобится постель.
— Но определенно…
— Может, и было несколько хороших случаев, но мне всегда было интересно знать, как это бывает с женщиной, которая принадлежит тебе, только одному тебе. — Он понизил голос. — С женщиной, которая никогда другому мужчине не принадлежала. И не собирается принадлежать никому, кроме меня.
— У меня никогда… не было другого, — сказала она проникновенно.
— Я знаю. И вот почему ты заслуживаешь лучшего, чем стареющий гангстер.
— А-а, — протянула она, — ты хочешь сказать, что слишком стар для того, чтобы…
Она была не уверена: то ли точно сказала не то, то ли точно то, что и должна была сказать, но он положил ей руку на затылок и приподнял ее голову, чтобы поцеловать. Вот о каком поцелуе она мечтала. Все дни, сидя молча с отцом, она воображала себя прекрасной, как Ровена, и как некий красивый мужчина войдет к ней и поцелует с нежностью и страстью.
Он повернул ее голову и стал целовать еще крепче, а когда его рука скользнула вниз и он обхватил ее грудь, Дори и не подумала от него отодвинуться. Взглянув на нее несколько недель назад, мужчина предположил бы, что она острижет любого, кто осмелится до нее дотронуться, а вот когда Коул до нее дотронулся, казалось, для него открылось ее тело. Скользнув ногой по его ноге повыше, она подвинулась так, что ее бедра прижались к его, и она услышала его вздох у самых своих губ, когда еще подвинула ногу.