И Агриппа беззвучно плакала.
А Безумец, сделав дело, натешившись со всеми остальными до седьмого пота, весь остаток того лета забавлялся гармоникой. Верные собаки, вывалив языки от жары, лежали возле него. Фляга, всегда полная водкой, сколько бы он ни пил из нее, лежала возле.
Чудеса же пошли одно за другим! Так, на холме, на котором после бомбежек все было выжжено и пусто, повсюду вдруг начала пробиваться и вылезать из почерневшей земли густая трава. И росла она на глазах! За нею очнулись спаленные кусты и деревца, вчера еще скорчившиеся, мертвые и сухие, сейчас они вырастали, день ото дня набирая силу, покрываясь зеленью и уже пряча своей листвой крыши землянок. На ямах и воронках дружно поднялась мать-и-мачеха. А за сорняками потянулись ввысь от земли и яблоньки-дички. Все раскидывалось ветвями во все стороны, буйно цвело и наливалось соками. Вскоре прежде обожженный холм оказался покрыт травой и деревцами, а земля продолжала щедро выпускать на волю спрятанные в ней до поры до времени новые побеги. Женщины удивлялись на такое буйное цветение и были даже напуганы. Наконец зелень окончательно спрятала землянки, холм стал далеко виден в болотах, и солнце уже едва пробивало густую листву молодых яблонь. Живность лаяла и мычала в деревьях. Переступали Безумца коровы, пускающие слюни с морд: их колокольца радостно отзывались на гудение гармоники.
Лишь к осени Валентина решилась потревожить безмятежного мужа. Он лежал под молодыми деревцами и, полусонный, едва оживился на ее легкие шаги.
– Вот-вот польет дождь и придет голод, что будем есть? – спрашивала женщина то, что должна была спросить. – Мы пропадем!
Теплый день согревал бывшего солдата, собаки дремали возле его ног, и водка была неиссякаема. Ничего он так и не ответил. И продолжал валяться в траве, лишь вечерами вспоминая о жене. Но стоило только гаснуть последней звезде и в дверную щель начинать пробиваться первой полоске утреннего света, вылезал нежиться на солнышко. И запускал пальцы в густую собачью шерсть – ибо собаки всегда ждали его возле землянки.
Пошли по утрам туманы, низина заволакивалась ими, и казалось, холм плавает посреди облаков. Валентина вновь пристала к беспутному:
– Мы не сможем есть глину! Не сможем щипать листья. Нет наших сил, и будет погибель тому, что от тебя еще и народиться-то не успело.
Безумец пропустил мимо ушей ее тревожные слова.
В третий раз уже все женщины встали над ним в упрямом ожидании – только тогда он неохотно поднялся, натянул гимнастерку и галифе (а так все те дни в одном исподнем по холму расхаживал), схватил фуражку, обмотал отдохнувшие ноги портянками и втиснул их в ненавистные тяжелые сапоги.
Сам дух его выветрился – будто и не приходил он вовсе!
А когда женщины окончательно уверились в том, что бездельник попросту сбежал от них и от такой беспросветной нищеты, и все, кроме Агриппы, принялись плакать – неожиданно он вернулся. По его виду было видно – он измучился дорогой. Он опустил на землю свой тяжелый мешок и повалился спать под яблоню. И пока он храпел, женщины, боясь поверить счастью, боясь потревожить его, не прикасались к сидору. Лишь собаки отваживались подползать к спящему хозяину – и преданно лизали его руки.
Валентина терпеливо ожидала пробуждения. Ее согрешившие подруги стояли поодаль и прятали от нее взгляды. Нельзя было уже скрывать плоды летних утех – а понесли от Безумца все четверо. И все смотрели на мешок.
– Там отруби, – шептала Татьяна, не спуская глаз со спасительного сидора – отруби были бы для них счастьем!
– Сухари, – отзывалась Наталья.
– Он разделит все поровну, – твердила Мария.
Та к ждали они, пока не пошел первый осенний дождь и не разбудил ходока. Очнулся он – и первым делом потянулся за флягой – и уж вдоволь нахлебался! Затем он схватил сидор и спустился в низину. Женщины, встревожившись, последовали за ним. А Безумец шагал и оглядывался по сторонам. Остановился он только возле холма, на котором зарастал травой одинокий крест. И недолго раздумывал. Росла возле холма сто лет назад сосна и, развалившись, оставила после себя крепкую еще корягу. Безумец вырвал корягу из земли и на глазах изумленных женщин потянул ее за собой, взрыхляя ее сучьями неподатливую землю. Дерн разлетался во все стороны – такая была у сумасшедшего сила, так вспарывали землю острые сучья! Шатаясь, таскал пьянчуга свой плуг взад-вперед мимо ошеломленных женщин, и Валентина вскрикнула, не сдержав слез:
– Мы умрем! Господь решил так! Он допился – и пашет осенью!
А Безумец тем временем пахал и пахал. И, вспахав поле, развязал мешок – в нем оказалось зерно. Горстями он разбрасывал зерно во все стороны, ругань срывалась с его губ, он запускал в мешок надорванную руку, пока наконец не вытряхнул последние зерна.