Тогда-то я увидал впервые работы вашего отца, Ленуар, и их мощь и характер сразу покорили меня, потому что я, не удивляйтесь, могу похвастать тончайшим эстетическим чутьем. При виде его работ я сказал себе: «Эти картины воспламеняют своей энергией; такие картины пребудут в веках». Все это случилось на выставке, и я подошел к вашему отцу и сказал: «Восхищен волнующей грандиозностью ваших пейзажей». Он от такого комплимента распустил хвост и сказал: «Никто так высоко не летает, как я». И мы сдружились и с тех пор часто виделись, и однажды я сказал: «Ленуар, вы должны написать мой портрет». Он ответил: «В вас мало красок, мало выразительности в лице; вы для портрета не годитесь». Я возразил: «Может, другим и не гожусь, а вы меня раскусите». Он сказал: «Того, чего нет, никто и не раскусит». Но я настаивал: «А вы попытайтесь: тем больше вам чести». И он взялся за дело. Ему приходилось несладко, Ленуар, иногда он ругался сквозь зубы и предлагал душу дьяволу. Однажды вечером он, наконец, сказал: «Готово». Я ответил: «Я посмотрю завтра». Он удивился: «Это же недолго». А я сказал: «Все равно. Я сейчас устал. Завтра посмотрю». Я хотел подготовиться, Ленуар. Ведь в этом был смысл всей моей жизни. Я не мог просто так взять и вылупиться на картину. Думаю, в живописи все зависит от первого взгляда. Вглядываться не так уж важно, обычно это не меняет начального впечатления. Поэтому я сказал: «Завтра посмотрю». И наутро пришел в студию к вашему отцу через слуховое окно. Он улыбнулся и сказал: «Это что-то новенькое». Я объяснил: «Из моего дома в ваш можно по крыше пройти». А картина мне почему-то не понравилась. Не было в ней той искры бессмертия. Я так без обиняков и сказал вашему отцу. Он разъярился, выругался и послал меня к черту. Тогда я сказал: «Надо начать все заново, Ленуар». Ваш отец еще пуще разозлился. Но я настаивал: «Другого выхода нет». Он обругал меня, и тогда я хладнокровно пропорол портрет ножом в двух местах.
На следующий день ваш отец вновь начал писать меня. Я неотрывно следил за его руками, глазами, движениями, чтоб он не изнемог за работой. Но ему изменила воля, Ленуар. Клянусь, вашему отцу изменила воля. Я подметил это в его повадке. Он так и не отдался работе полностью. На второй день он вскочил и сказал: «Вы потеете; я не могу, когда мои натурщики потеют». Я нахмурился и велел: «Продолжайте». Внутри меня шла борьба бытия с небытием; решалось, суждено мне кончиться или продлиться. И от этого-то, Ленуар, я потел, и волновался, и расстраивался — я ведь все поставил на кон, как тут не переживать. Чуть погодя, ваш отец снова вскочил: «Дьявол, не вертитесь!» Я ответил: «Продолжайте, продолжайте, продолжайте». Я спешил, Ленуар, спешил и боялся смерти и все же не мог выдавить из себя ничего, кроме: «Продолжайте, продолжайте, продолжайте». О, если бы у меня в руках оказались пружины вдохновения! Но ничего у меня не было, Ленуар, кроме жажды бессмертия, жаркого желания жить вечно. На четвертый день ваш отец встал и сказал: «Все, конец. Не могу». Он напился в тот день, и я стал его увещевать: «Надо продолжить, Ленуар». Но он заупрямился: «Сказал, все, конец». На следующий день я вернулся через слуховое окно, но он не передумал: «Бесполезно». Я ушел и чуть ума не решился в одиночестве, а потом подумал: «Я ведь могу его убить». От этой мысли мне стало легче, Ленуар, клянусь, так оно и было, и мало-помалу она завладела мной, ведь в этом деянии я мог обрести бессмертие. И заодно окончательно утвердить славу вашего отца. Все по справедливости, Ленуар: мы с ним оба были несчастны. И я убил его, Ленуар. Я рассуждал так: «Я прославлюсь тем, что убил не сумевшего меня прославить. И пусть меня повесят — мне все равно». Но, по размышлении, сказал себе: «А ведь это дело громче прогремит, если вскроется через двадцать пять лет». И я сбежал по крышам, Ленуар. В этой стране не так уж трудно провести полицию, поверьте. Люди думают, что в мансарду на седьмом этаже можно попасть только с лестницы. Они и не подумали про слуховое окно, понимаете? Я спустился в него, выстрелил и сбежал. Люди говорили: «Вот, какой-то художник застрелился». И если разобраться, Ленуар, что им было еще думать?