— Я вижу. Какую последнюю строчку ты переписал?
— Мешаются все времена в смятенье, — прочитал я вслух, — И падает седоголовый иней К пунцовой розе в свежие объятья.
— Ох, довольно цветистый стиль, — сказал он со смешком. — Цветистый, из-за розы, — объяснил он шутку и вздохнул, когда я не улыбнулся. — Так что будешь делать, Ричард, если уйдёшь из труппы?
— Присоединишься к другой?
— К людям лорда-адмирала?
Я покачал головой.
— Им не нужны актёры. Но я слышал, что собирают новую труппу.
— Да?
— Граф Лечлейд.
— Наверно, это новый граф, — сказал отец Лоуренс, — надеюсь, что сын не такой, как отец.
Я обернулся и посмотрел на него.
— Вы знали его отца?
— Я слышал о нём, и он был мерзким человеком. Его когтистая рука появилась из-под одеяла, и он перекрестился. — Грехи плоти, — сказал он мрачно.
— Он любил женщин, отче? — спросил я с улыбкой.
— Женщин, парней, девушек, детей. Любил ли он их? Он любил их обижать. Это слухи, конечно. Возможно, я ошибаюсь, но слухи были очень настойчивыми, и королева изгнала его со двора. Значит, сын собирает труппу?
— Мне так сказали.
— Желаю ему удачи. Интересно, кто будет писать ему пьесы?
— Я не знаю.
— Говорят, он богач. Его отец был богачом. Каждый раз откупался от неприятностей, так говорят. Он подлизывается, да?
— Подлизывается?
— Новый граф. Королева любит театр, и чтобы угодить ей, нужно предложить новую труппу и новые пьесы. Может, это возможность для тебя?
— Я пообещал остаться в «Театре» ещё на несколько недель, отче, — сказал я и наконец почувствовал удовлетворение, что буду играть мужскую роль. — А может, останусь и потом.
Затем я вспомнил, что мы начнём репетиции в понедельник, в большом зале лорда-камергера в Блэкфрайерсе. И моя радость превратилась в волнение, когда я подумал о Сильвии, служанке. Я перевернул страницы, которые мне предстояло скопировать, и увидел строчки, заставившие меня улыбнуться.
В понедельник, поклялся я, мир родится заново. Я сыграю мужчину.
Часть вторая
По правде говоря, любовь и разум в наши дни плохо ладят.
«Сон в летнюю ночь» Акт III, сцена 1
Глава четвёртая
Я тщательно готовился к понедельнику. Рано проснувшись, я почувствовал дрожь предвкушения, не только потому, что наконец начал репетировать мужскую роль, а потому что мы будем репетировать в особняке лорда-камергера в Блэкфрайерсе, а именно там работала Сильвия. Я попытался вызвать её облик в воображении, но хотя вспомнил серые глаза, пухлые губы, светло-каштановые волосы и озорную улыбку, не сумел воспроизвести лицо целиком. В моём воображении не предстала картина, но сегодня я смогу увидеть её снова. Сильвия!
Я обтёрся влажной тканью и почистил зубы, натирая их костной пастой каракатицы так усердно, что закровоточили дёсны. Я надел свежевыстиранное служанкой Агнес бельё — она всякий раз краснела, встречая меня на лестнице или на кухне в задней части дома вдовы Моррисон. Хромая Агнес была на год-два старше меня, рябая, с жидкими каштановыми волосами. Я иногда помогал ей донести воду из приходской водокачки, и она заикалась и краснела.
Я надел свои самые чистые чулки, тёмно-серые, и подвязал их лентами из белого шёлка, а поверх них — пару чёрных штанов на подкладке, позаимствованных из гримёрки «Театра». Вся чёрная одежда стоила дорого из-за краски, а штаны были красивые, хотя сильно поношены и кое-где залатаны тёмно-синей тканью, почти чёрной. Я надел белую льняную рубашку и камзол в серо-жёлтую полоску с рукавами, пришитыми к плечам белой тесьмой с серебром. Серебряное шитье! Я улыбнулся, когда вспомнил возчика Неда, рассказывающего матери о серебряном шитье моего брата, хотя, несомненно, его украшения были честно куплены, а мои украдены из гримёрки. Камзол, как и штаны, принадлежал «Театру», и я надеялся, что все пайщики позабудут об одежде, а также надеялся, что они позабудут о жилете горчичного цвета с серебряными пуговицами, который я носил поверх камзола. Пуговицы служили исключительно для украшения, поскольку жилет был поношенным, а поверх я пришил белую присборенную ленту вместо воротника. Я почистил пыль с широкополой шляпы из тёмно-серого фетра, застегнул чёрный кожаный пояс на талии и повесил нож в ножнах рядом с пряжкой, затем натянул свои лучшие сапоги высотой до колена, чтобы грязь не попадала на штаны.
— Святые небеса! — воскликнула вдова Моррисон, увидев меня на кухне. — Вы только посмотрите! Ты на свадьбу собрался, Ричард? — Она вытянулась и поправила ленту. — Женишься что ли?
Я положил на стол шиллинг.
— Знаю, я должен вам больше.
— Да. — Шиллинг исчез как по волшебству. — Ричард, ты можешь заложить эту одежду.
— Он выглядит прекрасно, — пробормотала Агнес.
— Не знаю, как он позволяет себе выглядеть прекрасно, — сказала вдова. — Он не может заплатить за жильё, но может наряжаться. Думаю, ты и перекусить хочешь? — спросила она. — Ты ведь не собираешься умереть от голода до того, как заплатишь мне, правда?
— Было бы неплохо, — сказал я смиренно.
Вдова отрезала кусок хлеба.
— Ты сегодня репетируешь?
— В доме лорда-камергера, — сказал я небрежно, как будто репетировал там каждый день. — В его особняке в Блэкфрайерсе.
— Ого! — просияла она. Любое упоминание об аристократии привлекало внимание вдовы, а рассказ о представлении перед королевой стоил арендной платы за целую неделю.
— Это хорошо, милый, — произнесла она и вознаградила меня, намазав несколько капель жира на хлеб. — Ну-ка, расскажи мне всё об этом.
— Он кузен королевы, — сказал я, пользуясь своим преимуществом.
— Это я знаю, милый, — сказала она.
Вдова Моррисон — яркая и бесцеремонная женщина с чёрными волосами, раньше она была замужем за актёром.
— Я встречала его милость, — сказала она, — когда был жив мой муж, упокой Господи его душу. — Она перекрестилась. — Очень любезный человек.
— Ваш муж?
— Разумеется, он был любезным. Боже, я смотрю на этих новых актёров, и мне хочется, чтобы мой мистер Моррисон был ещё жив. Он мог зажечь публику одним жестом! — Она шмыгнула носом. — А его голос! Он мог призвать ангела с небес этим голосом. Никакого шарканья и бормотания, как, бывает, играют сегодня. И его милость платил щедро. Спасибо тебе за арендную плату, милый.
Накануне я принёс брату скопированную роль Титании, и к моему удивлению, безо всякого напоминания дал мне обещанные два шиллинга. Сначала он просмотрел мою работу и одобрительно хмыкнул.
— Ты переписываешь хорошо, — сказал он, а потом неожиданно спросил, понравилось ли мне то, что я скопировал. Сомневаюсь, что его действительно заботило моё мнение, он просто хотел услышать какую-нибудь похвалу.
— Понравилось, — ответил я, а потом вспомнил совет отца Лоуренса быть добрее к брату. — Особенно мне понравилось... — начал я, но запнулся.
— Да?
— «Водить круги под свист и песни ветра», — процитировал я.
Он улыбнулся.
— Иногда, — сказал он, — слова приходят непонятно откуда. Мне тоже нравится эта строчка. — Он добавил скопированные мною страницы к стопке бумаг на столе. — Спасибо, и увидимся завтра.
Я указал на бумаги.
— Там есть роль Фрэнсиса Дудки?
— Все роли здесь.
— Могу я взглянуть?
— Посмотришь завтра, — сказал он, и его голос снова стал обычным, — и не опаздывай.
Опаздывать? Когда в Блэкфрайерсе Сильвия? Если бы я мог, то отправился бы в Блэкфрайерс в воскресенье и ждал всю ночь, чтобы ещё раз увидеть Сильвию, но вместо этого в понедельник я встал пораньше, оделся, чтобы произвести впечатление, поблагодарил вдову, взял предложенный хлеб с жиром, глотнул разбавленного эля и поспешил. Я перепрыгнул сточную канаву и не упал в неё, затем проследовал протоптанной зрителями тропой по Финсбери-филдс, где ветряные мельницы скрипели от южного ветерка. День выдался холодный, но светило солнце, и это казалось хорошим предзнаменованием. Прачки разложили тяжёлые льняные простыни по земле для просушки, их охраняли мальчишки с большими собаками. Как всегда, над городом висела густая дымка, но солнце всё ещё бросало острые тени от зубчатых стен Мургейта. За воротами мне пришлось идти медленнее, потому что на улицах сновало много людей. Благодаря позаимствованному наряду я выглядел богаче, и ученики зазывали меня, предлагая серебряные тарелки, лён, седельное снаряжение, перчатки или тонкое французское кружево. Я не обращал на них внимания и уверенно шёл по городу, но всегда вспоминал про страх во время первого приезда. Теперь никто не обращался ко мне, никто не угрожал, потому что через семь лет я стал лондонцем. Для озиравшихся и крепко сжимавших свои кошельки новичков я выглядел лондонцем. Они пугались нищих, многие из которых получили тяжелые ранения на войне в Ирландии или Нидерландах, и почти все голодали.