— Вот список, — читал мой брат, — с именами всех, кого нашли мало-мальски пригодными, чтобы представить нашу интермедию перед герцогом и герцогиней вечером в день их бракосочетанья.
— Прежде всего, добрейший Питер Пигва, скажи нам, в чём состоит пьеса, потом прочти имена актёров — так и дойдёшь до точки!
Все рассмеялись, потому что замечание Ника Основы и тревога Питера Пигвы были так похожи на то, как Уилл Кемп всех прерывал и надоедал другим исполнителям, когда мы репетировали пьесу. Кемп понял шутку и усмехнулся.
— Прямо в точку, Уилл! — сказал он.
— Правильно! — мой брат тоже ухмыльнулся, заразившись энтузиазмом Уилла, — Пьеса наша — «Прежалостная комедия и весьма жестокая кончина Пирама и Фисбы». На этот раз смех был громче, актёры за столом наслаждались диалогом.
«Прежалостная комедия и весьма жестокая кончина Пирама и Фисбы» — пьеса, которую торговцы из Афин хотели играть на свадьбе герцога. Она, несомненно, докажет насмешку над такого рода представлением со стороны портных, плотников и пахарей, которые развлекались дома зимней ночью.
— Превосходная штучка, заверяю вас словом, — искренне сказал Уилл Кемп, — и превеселая! Ну, добрейший Питер Пигва, теперь вызови всех актёров по списку. Граждане, стройтесь в ряд!
— Отвечайте, когда назову! — произнёс мой брат. — Ник Основа, ткач!
Я знал, что скоро настанет черед моих строчек. Я уткнулся в листок. Когда Кемп произнёс бурную речь, все вокруг засмеялись. У Ника Основы в пьесе, которую будут играть мастеровые, была роль Пирама, но он умолял Питера Пигву дать ему ещё более героическую роль. Все ухмылялись, понимая, что Ник Основа списан с Уилла Кемпа, Кемп и сам наслаждался шуткой.
— Вот вам была манера Геркулеса, — закончил он, — характер злодея; любовник — куда слезоточивее!
— Фрэнсис Дудка? — сказал мой брат, — починщик раздувальных мехов?
Это была первая строка на моём листе бумаги.
— Есть, Питер Пигва! — прочитал я безжизненно. Пайщики смотрели на меня, ухмыляясь при свечах. Они знали, что последует потом.
— Дудка, — я чувствовал сдерживаемую веселость в голосе моего брата, — Ты должен взять на себя роль Фисбы.
— А кто это будет Фисба? — прочитал я почти беззвучно, — Странствующий рыцарь?
— Нет, это дама, в которую влюблен Пирам, — сказал брат, не в силах сдержать веселье, и при этих словах весь зал взорвался хриплым смехом.
— О, это здорово, Уилл, это очень здорово! — произнёс Джон Хемингс.
— Нет, это дама, в которую влюблен Пирам! — проскрипел Саймон Уиллоби, и я чуть не заткнул маленького засранца.
— Говори, Фисба, — сказал Уилл Кемп с диким наслаждением, — давай тебя послушаем!
— Нет, честью прошу, — прочитал я, — не заставляйте меня играть женщину. — И на этой фразе все снова начали смеяться. Я подождал, но смех не прекращался, поэтому я сердито повысил голос, чтобы закончить фразу: — У меня борода пробивается.
— У него борода пробивается! — ликовал Саймон Уиллоби.
— Ничего не значит, — брат не смотрел на меня, когда произносил свои строки, — можешь играть в маске и будешь пищать самым тоненьким голоском.
— В маске! — повторил Ричард Бёрбедж, закрыв лицо руками и изображая маски знатных дам для защиты от летнего солнца, чтобы не потемнела кожа.
— И говори тонким голосом, Ричард! — радостно вскрикнул Саймон Уиллоби. — Говори тоненько!
— Ты играешь мужчину, — сказал Раст, — ты всегда этого хотел!
— Который играет женщину, — сказал Саймон Уиллоби, на всякий случай, если кто-нибудь за длинным столом не понял шутку.
Уилл Кемп, точнее, Ник Основа, прервал его с требованием сыграть Фисбу вместо меня, и началось ещё большее веселье, потому что Кемп славился тем, что хотел сыграть другие роли помимо своей. Труппа начала наслаждаться пьесой, и по мере её продолжения в зале нарастало веселье, а я просто кипел от негодования. Алан Раст был прав, я играл мужчину, но мужчина, которого я играл, должен был притворяться женщиной. И я ничего не мог с этим поделать.
Ухмыляющийся брат меня обманул. Когда репетиция закончилась, я подумал, что сумею как-то на это повлиять.
В тот день мы так и не закончили читать, времени было слишком мало. Когда городские церкви пронзительно отбили одиннадцать, брат велел нам забрать свои роли, выучить их и собраться в «Театре» на следующее утро, чтобы закончить чтение.
— Участвующие в «Семи смертных грехах» теперь должны пойти в театр, — сказал он.
— Почему завтра мы не репетируем здесь? — спросил Джордж Брайан.
— Завтра здесь будет Питер Стрет, — объяснил брат. Плотник Стрет выполнял большую часть работ для «Театра». — Чаще всего мы будем репетировать здесь, — продолжил брат, но завтра привезут доски для новой сцены и стен, и будет шумно.
Я не участвовал в «Семи смертных грехах», а значит, во мне не было необходимости. Мой брат, погружённый в разговор с Джоном Хемингсом и Генри Конделлом, проигнорировал меня, когда уходил. Однако Алан Раст меня отыскал.
— Ты сглупил, — сказал он.
— Почему?
— Потому что Дудка — хорошая роль. Всё дело в том, что ты плохо играешь женщину! Публика поймёт, что ты мужчина.
— Они и так это знают, — угрюмо сказал я.
— Ну что ты за дурак? Когда ты играешь Астинь, зрители не видят мужчину, одетого как женщина, они видят королеву! Они даже слышат королеву! Мы обманываем их, Ричард! А Дудка? Вся заковыка в том, что ты их не обманываешь. Ты, как говорится в пьесе, мужчина, играющий женщину. Таким образом, ты играешь женщину как мужчина, и играешь её плохо. Это шутка, и шутка очень удачная. — Он вывел меня через дверь под галереей менестрелей, но теперь колебался, не зная, какой путь выбрать.
— Наверное, это буфетный коридор.
Это действительно был буфетный коридор, и он вел в конюшенный двор, где мыли и расчесывали пару лошадей для экипажа.
— Осмелюсь сказать, — произнес Раст, глядя на меня, — что ваша последняя сцена с Уиллом Кемпом будет самой забавной в пьесе. Это отличная роль! Тебе нужно радоваться.
— Мне придётся влюбиться в Уилла Кемпа? — сердито спросил я.
— Непросто, я согласен, но ты актёр. Ты справишься. Правда, Ричард, тебе нужно радоваться.
Я был совсем не рад. Раст прав, это шутка, но подшутили надо мной, а в довершении к моим страданиям, я не видел ни проблеска Сильвии.
Мы покинули конюшенный двор, и где-то на Уотер-лейн Раст повернул наверх, в направлении «Театра», а я свернул влево, к реке. В моём кошельке лежала горсть монет, и как бы мне ни было их жаль, я решил отправиться к лестнице Парижского сада на южном берегу Темзы. Мне больше нечего было делать в тот день, за исключением, может быть, изучения роли Фрэнсиса Дудки, а это энтузиазма у меня не вызывало.
У ступеней на нижнем конце Уотер-лейн ожидали полдюжины лодочников, но прежде чем я подозвал лодку, меня самого окликнули, или, вернее, меня отвлёк вздох, который заставил обернуться, и это, к моему удивлению и удовольствию, оказалась Сильвия. Очевидно, она следовала за мной по Уотер-лейн и направлялась, как и я, к реке. Она была в длинном сером плаще с капюшоном и несла корзину, покрытую чистой льняной тканью. Она улыбалась, что было приятно.
— Ты же актёр! — сказала она.
— Фрэнсис Дудка, — произнёс я импульсивно. Почему? Понятия не имею, и чтобы скрыть смущение, я поклонился. — К вашим услугам.
Она хихикнула от моего изощрённого поклона.
— Ты пересекаешь реку?
— Да.
— Тогда можешь идти со мной! — весело сказала она. — Вон та лодка в конце. — Она указала на дальний конец пирса, где сидели два лодочника.
— Почему эта лодка?
— Потому что здоровяк на вёслах — мой отец.
Она усмехнулась.
Все лодочники её знали. Они приветствовали её или по имени, или называя «дорогой» или «милой».
— Отхватила себе симпатичного парня, дорогая? — крикнул один.
— Для тебя он мистер Дудка, Билли, — крикнула она в ответ.
— Он хочет с тобой подудеть, милая?
Я думал, что она смутится, но она обернулась и хихикнула.
— На твою-то греблю надеяться бесполезно, Билли!