— Он симпатичный парень, — вставил Фрэнсис Лэнгли.
Де Валль не отреагировал.
— Ты умеешь танцевать?
— Да, — ответил я.
Он сомневался, возможно, раздраженный тем, что я не назвал его «сэром».
— Так мы рассматриваем его или нет, мистер Лэнгли?
— Да, сэр. Он хорош! Публике он нравится.
— Но какой прок от актёров? — спросил де Валль. — Какой прок от театра?
Вопросы повисли в воздухе. Огонь потрескивал в очаге, посыпались искры, когда упало полено.
— Театр бесполезен, — презрительно продолжил де Валль, — а актёры — трата денег, если нет пьесы. У нас есть театр, и мы можем найти актёров, но где тот, кто напишет пьесы?
Фрэнсис Лэнгли переминался с ноги на ногу.
— Я говорил с преподобным...
— Не говори мне о Венейблсе! Кто играет его пьесы?
— Люди лорда-камергера, — сказал Ленгли, — ну, одну.
— «Эстер и Ксеркс», — сообщил я.
— И что? — спросил де Валль.
— Полная ерунда, — ответил я.
При этом он искренне улыбнулся.
— Нам не нужно ерунды! Нам нужны пьесы!
— Том Нэши согласился что-нибудь написать, — слабо возразил Фрэнсис Лэнгли.
— Ты видел эту пьесу?
— Ну, думаю, он ещё не начал. Сказал, что скоро начнёт. А Бен Джонсон, вы не встречали его, сэр, но Бен сказал, что хотел бы что-нибудь придумать... — его голос затих.
— Бен пишет для «Розы», — заметил я.
— И потребовал двадцать пять фунтов за пьесу, — проворчал де Валль.
— Да, сэр, — подтвердил Лэнгли.
— Его сиятельство — не дойная корова, — сердито бросил де Валль.
Ясно, что у «Лебедя» есть сцена и, несомненно, есть актёры, но нет пьес. Де Валль потоптался и подошёл к перилам балкона, откуда пристально уставился на сцену внизу.
— Когда построят театр, Лэнгли?
— В конце января, сэр. Если будут деньги.
Последнюю фразу он произнёс с отчаянием.
Де Валль проигнорировал отчаянный тон.
— Так значит, мы сможем поставить пьесу в конце января?
— При хорошей погоде, сэр, да.
— Но у нас нет пьесы! — Де Валль посмотрел на Лэнгли беспощадным взглядом. — У нас нет пьесы!
— Будет, сэр. — Голос Лэнгли звучал неубедительно. — И мы всегда можем сыграть «Семь смертных грехов», народу нравится.
— Ради бога, это же старье! Уже всем надоело! Его сиятельство не для того расходует средства, чтобы ты выперднул какую-то древнюю чушь, которую уже видела половина Лондона. Ты бы открыл новый публичный дом со старыми сифилитичками, которые ходят под себя на изъеденных молью матрасах?
— Нет, сэр.
— Клиенты хотят новых шлюх. Свежее мясо. Не надкусанные пироги вроде Бекки.
— Спасибо, — произнесла Бекки.
Де Валль не обратил на неё внимания и вернулся к осмотру театра.
— Когда свадьба? — вдруг поинтересовался он.
— Сэр? — озадаченно спросил Лэнгли.
— Я не тебя спрашиваю.
Де Валль по-прежнему стоял к нам спиной.
— Свадьба? — неуверенно переспросил я.
— Внучка лорда-камергера выходит замуж за Томаса Беркли, — угрожающе произнес де Валль. — Когда?
— В феврале, сэр, — ответил я.
— В феврале, — повторил де Валль, — а при дворе много говорят об этой свадьбе. Лорд-камергер с женой даже хвастались пьесой, которую будут на ней играть. Комедию, говорила её милость. Прекрасно написана, сказала она. Ты её видел?
Я колебался.
— Частично, — наконец признался я.
Я не сказал, что утром прослушал большую часть пьесы.
— Как она называется?
— Мой брат пока размышляет над названием, сэр, — солгал я.
— Размышляет?
Де Валль повернулся и направился к дальней стороне стола. Он сел, нащупал кошелек на поясе и высыпал на стол горсть золотых монет. Меня притягивал этот блеск, Бекки уставилась на стол, Лэнгли смотрел с жадностью.
— Принеси мне эту пьесу, — вкрадчиво произнес де Валль.
Я поднял голову и встретился с его взглядом.
— Сэр?
— Принеси... мне... эту... пьесу, — повторил он, выдерживая паузу между каждым словом.
Я ничего не ответил. Меня охватили тревога, страх, предчувствие опасности.
— Пьеса хорошая, Ричард? — беспокойно спросил Фрэнсис Лэнгли.
— Не знаю.
— Леди Энн Хансдон говорит, что хорошая, — лукаво заявил де Валль. — Она нахваливала её королеве. Сказала, что никогда не читала комедии прекрасней.
— Я знаю, она читала пьесу, — подтвердил я, — но платит её муж, и если другой театр поставит пьесу первым...
— У нас при дворе тоже есть друзья, — резко прервал меня де Валль. — Недовольство лорда-камергера — наше дело, а не твоё.
— Сколько нужно актёров, Ричард? — спросил Лэнгли.
— Много, сэр! — сказал я в надежде, что это его удержит. — По меньшей мере десяток.
— Это дорого, — произнёс Лэнгли.
Де Валль как будто и не заметил.
— Испугался, парень?
— Не знаю, смогу ли украсть пьесу, сэр. Бумаги стерегут.
— Её написал твой брат?
— Да, сэр.
— Тогда кому сподручней её украсть, как не тебе? — Он покатил одну монету через стол, и мне пришлось её поймать, пока она не упала на пол. — Оставь её себе, парень, — сказал де Валль, — и я дам тебе еще шесть, когда принесёшь страницы. — Я уставился на огромную и тяжелую монету, сияющую в моей руке. Портрет королевы украшал одну сторону; корона едва держалась на длинных, струящихся волосах, а королева косилась в сторону, поверх длинного носа, и от этого выглядела раздражительной. Я перевернул монету, чтобы разглядеть королевский герб с буквами E и R. — Это соверен, парень, — сказал де Валль, — золотой соверен. Ты когда-нибудь держал в руках соверен?
Я покачал головой. Я никогда раньше не видел соверен. Говорили, что их делают из почти чистого золота, и хотя ценность монеты установлена в двадцать шиллингов, по слухам, она стоила гораздо больше. Я положил монету на стол, глубоко вздохнул и отодвинул её обратно к де Валлю.
— Рукопись охраняется, сэр.
— Значит, ты не хочешь здесь работать?
Если одно мгновение в канаве у дороги из Стратфорда в Эттингтон изменило всю мою жизнь, тот момент, когда я спросил Неда Сейлса, куда он направляется, и под влиянием порыва попросил его отвезти меня в Лондон, то сейчас всё было по-другому. У меня был выбор. Я мог бы принять золото де Валля и предать брата. Мог украсть «Сон в летнюю ночь» и даже, возможно, новую пьесу, которую он писал, чье действие происходит в Вероне. Я мог разбогатеть! У меня появилась бы работа. Это стало бы сладкой местью за роль Фрэнсиса Дудки, за годы страданий у сэра Годфри, но меня преследовали и слова отца Лоуренса. «Не обращайся к брату за помощью, помоги ему сам». Я смотрел на де Валля, а тот уставился на меня.
— Ну что, парень?
— Вы хотите, чтобы я украл пьесу своего брата, сэр?
— Господи боже мой, ну как же ты глуп! Разве не это я только что сказал?
Я глубоко вздохнул.
— Если такова цена, сэр, то нет.
— Тогда убирайся, — прорычал он. — Пошел вон!
Когда я поднялся, никто не заговорил. Стул громко царапнул по полу. Де Валль посмотрел на меня, Фрэнсис Лэнгли нахмурился, Бекки улыбнулась, и все по-прежнему молчали, когда я направился к двери.
Я сбежал вниз по лестнице и через гримёрку вышел на сцену, где стоял высокий человек в чёрном, долговязый и худой, как долгоножка, его сальные чёрные волосы торчали из-под широкополой чёрной шляпы, чёрная окладистая борода доходила до груди, а лицо было морщинистым, ухмыляющимся и злобным. Он выставил руку, чтобы меня остановить.
— Посмотрите, кто к нам пожаловал, — сказал он с усмешкой, достойной де Валля. — Это же малыш Ричард, только уже не такой и малыш, да?
Я отшвырнул руку, покосился на его тощее и ухмыляющееся лицо, спрыгнул со сцены и пошёл прочь. Мне хотелось бежать, но я шёл, потому что слишком много чести — убегать от него.
Это был сэр Годфри. Его издевательский смех преследовал меня и за пределами театра. Сэр Годфри Каллен не был рыцарем. «Сэр» — лишь любезность, оказываемая священникам англиканской церкви, а сэр Годфри был священником прихода церкви святого Бенета в Блэкфрайерсе. Он также владел подворьем к северу от города, в Кларкенуэлле, и поставлял медведей, собак и других зверей в лондонские увеселительные заведения, но в основном был владельцем и главным эксплуататором школы церковно-хорового пения для мальчиков прихода святого Бенета.