— Разве эта история не из Библии? — вмешался Джон Хемингс.
— Мои титьки не маленькие, — оскорбился Саймон Уиллоби, выпячивая тощую грудь.
— Это из Ветхого Завета, — сказал мой брат, — вы найдете эту историю в Книге Эсфирь.
— Но в Библии нет никакого Удальца, — сказал Джон Хемингс.
— Но здесь он уж точно есть, — заявил Алан Раст, — мы можем продолжать?
— Книга Эсфирь? — спросил Джордж, — Тогда почему её зовут Эстер?
— Потому что у написавшего этот кусок дерьма преподобного Уильяма Венейблса в голове одна мякина, — напористо сказал Алан Раст. — Может, теперь все помолчите и дадите Уиллу произнести свой текст?
— Если пьеса так плоха, — опять спросил Джордж, — то почему мы снова её играем?
— Ты думаешь, мы успеем подготовить к завтрашнему дню какую-то другую пьесу?
— Нет.
— Вот поэтому.
— Начинай, Уилл, — устало произнес мой брат.
— Здесь неплотно прибитая доска, — сказал Джордж, ударяя носком по передней части сцены, — поэтому я чуть не упал, когда наклонился.
— Мне не хватает вина и мяса, — Уилл Кемп обращался к пустым галереям «Театра», — но мне сказать не лень, у пса есть день, время пришло, быть может, чтоб кое-что добыть мне тоже!
— Кое-что добыть! — Саймон Уиллоби чуть не рассмеялся. Он прибыл в «Театр» раньше меня и выглядел удивительно бодрым и оживленным.
— Ты не пошёл вчера вечером домой? — спросил я, но вместо ответа он лишь усмехнулся. — Он тебе заплатил?
— Возможно.
— Можешь одолжить немного?
— Меня ждут на сцене, — сказал он и убежал.
— Разве не должно быть «мяса и вина»? — Джордж снова вмешался в репетицию.
— Это моя реплика, — заворчал Уилл Кемп, — какое тебе дело?
Исайя всмотрелся в текст.
— Нет, сказал он, — Уилл прав, здесь «вино и мясо», прости.
Я устал, поэтому побрёл со двора через тенистый выход, где Иеремия Полл, потерявший глаз в Ирландии старый солдат, охранял внешние ворота.
— Опять дождь собирается, — сказал он, когда я проходил, и я кивнул.
Иеремия говорил это всякий раз, когда я проходил мимо него, даже в самые тёплые, сухие дни. Я услышал лязг и скрежет клинков и вышел на слабый солнечной свет, где тут же увидел Ричарда Бёрбеджа и Генри Конделла, практикующихся на мечах. Они стремительно двигались, отступали, скрещивали мечи и наносили удары. Генри рассмеялся над какими-то словами Ричарда Бёрбеджа, потом увидел меня, поднял меч, шагнул назад и жестом велел остановить тренировку. Они оба повернулись и посмотрели на меня, но я притворился, будто не заметил их, и подошёл к двери, ведущей на места для публики. Когда я вошёл, то слышал их смех.
Я поднялся по короткой лестнице на нижний балкон, откуда поглядел на сцену, где Джордж всё ещё хлопотал о яблоках или расшатавшихся досках. Потом, когда снова зазвенели мечи, я лёг. Я играл Астинь, царицу Персии, но мой выход не меньше чем через час, и я сомкнул веки.
Меня разбудил удар по ногам. Открыв глаза, я увидел нависшего надо мной Джеймса Бёрбеджа.
— Перси в твоём доме, — сказал он.
— Кто? — спросил я, пытаясь проснуться и встать.
— Перси в твоём доме, — повторил он. — Я как раз проходил мимо.
— Они там из-за отца Лоуренса, — объяснил я, — сволочи.
— Они уже приходили?
— Сволочи приходят каждый месяц.
Отец Лоуренс, как и я, жил у вдовы Моррисон. Древний священник снимал комнату прямо под моим чердаком, которую, как я подозреваю, вдова сдавала ему бесплатно. Ему уже за шестьдесят, он почти калека из-за больных суставов, но всё ещё здраво мыслит.
Он был католическим священником, и это достаточное основание для большинства оттащить его в клетке в Тайберн или Тауэр, и у ещё живого вырвать кишки, но отец Лоуренс был священником Марианского движения, то есть рукоположен во время правления сестры королевы, католической королевы Марии, а таким людям, если они не причиняли никаких хлопот, позволялось жить. Отец Лоуренс хлопот не доставлял, но королевские персиванты, люди, преследующие предателей-католиков, постоянно обыскивали его комнату, как будто бедный старик мог укрывать иезуита в уборной. Они ничего не нашли, потому что мой брат спрятал облачение и чаши отца Лоуренса среди костюмов и бутафории театра.
— Они ничего не найдут, — сказал я, — никогда не найдут. — Я посмотрел в сторону сцены. — Я нужен?
— Это танец еврейских женщин, — сказал Джеймс Бёрбедж, — так что нет.
На сцене Саймон Уиллоби, Билли Роули, Александр Кук и Том Белте выстроились в линию, а какой-то человек подгонял их по ногам и рукам посохом с серебряным набалдашником.
— Выше! — кричал он. — Вы здесь, чтобы показать свои ноги. Прыжок, хромые младенцы, прыжок!
— Кто это? — спросил я.
— Ральф Перкинс. Мой друг. Он учитель танцев при дворе.
— При дворе? — Я был впечатлён.
— Королева любит смотреть на правильно поставленные танцы. Как и я.
— Раз, два, три, четыре, пять, прыжок! — выкрикивал Ральф Перкинс. — Это гальярда [4], уличные оборванцы, а не какой-то деревенский танец! Прыжок!
— Вот же беда с Августином и его мальчишкой, — пожаловался Джеймс Бёрбедж.
— Они поправятся?
— Кто знает? Их выворачивало, они харкали кровью и совершенно истощены. Возможно. Я молюсь за них. — Он нахмурился. — Саймон Уиллоби будет занят в спектакле, пока Кристофер не поправится.
— Это ему понравится, — сказал я кисло.
— Но не тебе?
Я пожал плечами и не ответил. Я побаивался Джеймса Бёрбеджа. Он арендовал «Театр», а значит был владельцем здания, хотя и не земли, на которой оно стояло, и его старший сын по имени Ричард, прямо как я, был одним из наших ведущих актеров. Джеймс когда-то тоже играл, а до этого плотничал, и по-прежнему сохранил мускулы работяги. Он был высокий, седой, с суровым лицом, с короткой бородой, и хотя больше не играл, но оставался пайщиком, одним из восьми человек, делящих расходы и прибыль «Театра» между собой. «Он рьяно торговался, — сказал однажды мой брат, другой пайщик, — но придерживается договора. Славный человек».
Джеймс нахмурился, глядя на сцену.
— Ты всё ещё думаешь об уходе?
Я ничего не ответил.
— Генри Ланман, — решительно произнес Бёрбедж, — этот ублюдок говорил с тобой?
— Нет.
— Он тебя подстрекает?
— Нет, — повторил я.
— Но твой брат говорит, что ты хочешь уйти. Это правда?
— Я подумываю об этом, — угрюмо ответил я.
— Не дури, парень. И не дай Ланману себя соблазнить. Он теряет деньги.
Генри Ланман владел театром «Занавес», к югу от нашего. Во время выступлений мы слышали крики их зрителей, барабанный бой и трубачей, хотя в последнее время звуков стало меньше.
— Теперь он показывает драки на мечах и травлю медведей, — продолжил Бёрбедж. — Что ты будешь у него делать? Торчать там в платье и строить глазки?
— Я с ним не разговаривал, — настаивал я.
— Значит, в тебе есть капелька здравого смысла. Ему никто не пишет пьесы, и никто в них не играет.
— Я с ним не говорил, — повторил я раздраженно.
— Думаешь, тебя наймет Филип Хенслоу?
— Нет!
— У него полно актёров.
Хенслоу владел театром «Роза» к югу от Темзы и был нашим главным конкурентом.
— Значит, это Фрэнсис Лэнгли, — продолжал Джеймс Бёрбедж, — он говорил с тобой?
— Нет.
— Он строит чудовищное здание в Банксайде, у него нет актёров и пьес. Соперники и враги, — горько произнес он.
— Враги?
— Ланман и Лэнгли? Ланман нас ненавидит. Местный землевладелец нас ненавидит. Чёртовы отцы города нас ненавидят. Лорд-мэр нас ненавидит. Ты тоже нас ненавидишь?
— Нет.
— Но думаешь об уходе?
— Я ничего не зарабатываю, — пробормотал я, — я нищий.
— Конечно, ты нищий! Сколько тебе лет? Двадцать? Двадцать один?
— Двадцать один.
— Ты думаешь, я начал с деньгами? — воинственно спросил Бёрбедж. Я отработал свое ученичество, я зарабатывал, экономил, оплатил аренду, построил это здание! Я работал, парень!
Я посмотрел во двор.
— Вы работали плотником, да?
4
Гальярда — cтаринный танец итальянско-французского происхождения. Для танца характерны резкие прыжки и оригинальные позы.