— У него красивая шляпа.
— Точно!
— Он не очень-то разговорчив, да? — Правый близнец толкнул меня. — Проглотил язык?
— Скорее всего, он лишится языка, — сказал второй близнец, — если мистер Прайс решит его вырвать.
— С корнем.
— Кулдык-кулдык, — произнёс второй близнец со смехом. — Так ты будешь говорить, когда он с тобой разделается.
— Нет, — возразил первый, — обычно больше похоже на буль-буль, но только после того, как они перестают кричать.
— Значит, будет кулдыкать и булькать.
Близнецы были молоды. Лет двадцать с небольшим. Молодые и уверенные. А те двое, что ехали впереди, и двое позади, были крупнее, старше и молчали. Пара впереди слушала болтовню близнецов, даже не оборачиваясь, и я чуял, что они презирают близнецов.
Мы двигались медленно. Нельзя торопить лошадь в темноте, если не хочешь, чтобы она сломала ногу, особенно когда едешь по ненадёжной дороге и недавно выпавшему снегу. Мы направились на северо-запад вокруг города, следуя по Хог-лейн между укрытыми снегом живыми изгородями. На юге темнела полосой городская стена с зубцами, слабо освещенными лондонскими фонарями. Ночной ветер дул с юга, принося в город вонь сточных вод и дыма. Лунного света едва хватало, чтобы рассмотреть гладкие и белые поля.
Лошади ускорили шаг, когда мы достигли домов к северу от Криплгейта. У дверей горели фонари, из окон таверны лился тусклый свет. Улицы стали узкими, пришлось нырять под выступающие балконы или свисающие вывески. Мы миновали «Утку и селезня», где я когда-то выиграл шестнадцать шиллингов в карты у портного с севера. Карты были мечеными. На мгновение я испугался, что перси отведут меня обратно во двор Мусорщика, но потом мы повернули на юг, к Смитфилду. Сторожа ныряли в дверные проёмы, и несколько человек, которые ещё не спали, нырнули в переулки, чтобы не попадаться на глаза одетым в чёрное мужчинам на крепких лошадях.
— Может, у симпатяги есть подружка, брат, — сказал близнец слева от меня, когда мы въехали на большую площадь Смитфилдского рынка.
Близнец выдохнул облачко пара.
— Нам же нравятся сёстры, братишка.
— Ох, нравятся.
— Или все-таки подружка?
— Нам и подружки нравятся.
— У него должна быть подружка. Он же симпатяга.
— А мы ненавидим симпатяг, да, братишка?
— Мы ненавидим симпатяг.
Я ничего не ответил, и моё молчание так их расстроило, что они тоже замолчали. Мы доехали до Вестминстера и оказались у тяжёлых ворот под охраной двух слуг в алых ливреях. Ворота освещались парой пылающих факелов, которые мигали от ночного лёгкого ветерка. Стражники ничего не сказали, очевидно, узнав всадников, просто подняли алебарды, а один толкнул правую створку ворот. Я понял, где мы. Это был дворец, где Саймон Уиллоби целовал лорда-коротышку под дождём.
— Спрыгивай, симпатяга, — приказал мне один из близнецов, как только мы оказались за воротами, и я повиновался.
Близнецы тоже спешились, один дёрнул меня за локоть и повёл через низкую дверь в освещённый фонарём двор.
Дворцы похожи на театры. Снаружи всё безвкусное и яркое, разрисовано звёздами и сияет ненастоящим мрамором, но стоит уйти со сцены, как откроется грязь, беспорядок, голое дерево и треснувшая штукатурка. Мы были за кулисами дворца, глубоко в недрах, где вечно бодрствуют слуги. По одну сторону от прохода лежали дрова, а из двери, где прачка толкала шестом бельё в висящем над огнём котле, валил пар. Она увидела близнецов и перекрестилась. Все может произойти прямо во дворце, без констеблей. По слухам, во внутренних покоях королева держала распятие, большой крест с распятым Христом, смотрящим на неё сверху. Возможно, это правда. А совсем рядом людям вырывали кишки и сжигали, предварительно лишив глаз.
— Он трудится допоздна, — сказал мне один из близнецов.
— Мистер Прайс, — пояснил другой.
— Трудится допоздна.
Они произнесли это со странным уважением, но не ко мне, а к допоздна работающему мистеру Прайсу. Моя ненависть к близнецам переросла в отвращение. Они были на голову ниже меня, но всё вокруг них казалось слишком большим; большие зады, большие носы, большие подбородки, густые чёрные волосы под чёрными бархатными беретами, объёмные мускулы, вздувшиеся под чёрными рукавами. Грубые неуклюжие парни, которые вели меня через маленький двор, заваленный бочками, а потом в коридор, где один из близнецов постучал в дверь.
— Войдите, — послышался голос.
— Иди, — близнец протолкнул меня в дверь.
— Сними шляпу, — сказал второй близнец и сорвал с моей головы широкополую шляпу Кристофера де Валля. Они зашли за мной в комнату, и за ними ещё два персиванта. Все почтительно кивнули сидящему за столом человеку.
— Мы его привели, мистер Прайс, — произнёс один из близнецов.
Ответа не последовало.
Комната была небольшая, но достаточно просторная. На полу сено, а стены обшиты панелями из тёмной древесины. На потолке изображено ночное небо, корабли с раздутыми ветром парусами плыли меж звёзд. Я понял, что рисунок заказывал не мистер Прайс, потому что он выглядел слишком несерьёзным по сравнению с остальной комнатой, а мистер Прайс не походил на человека, у которого корабли плывут в небесах. Он явно любил порядок — у одной стены на полках аккуратно лежали бумаги. Хотя ещё больше бумаг было на большом столе, занимавшем половину комнаты.
На столе горело тридцать больших свечей. Они освещали комнату и днём, и ночью, потому что окон в ней не было. Позади стола половину дальней стены, занимал широкий каменный камин, в котором потрескивал огонь. Дрова лежали слева от очага, а морской уголь справа. Жар был сильный, но одетый в чёрное мистер Прайс придвинулся поближе к огню.
Мистер Прайс. Он сидел за столом и писал. Перо скрипело по бумаге. Он продолжал писать, не поднимая головы, царапал пером бумагу и окунал его в оловянную чернильницу, потом тщательно стряхивал избыток чернил и снова царапал по бумаге. Я видел лишь макушку с похожей на монашескую тонзуру лысиной. Скрип-скрип. Насколько я мог судить, он был одет во всё чёрное и не носил воротник. Пуританин? Даже близнецы носили воротники, но грязные и плохо накрахмаленные, которые болтались под слишком крупными подбородками.
Наконец, мистер Прайс прервал молчание:
— Где, мы приобрели перья?
— В лавке миссис Хамильтон на Грасс-стрит, мистер Прайс, — ответил один из близнецов.
— Правильное название Грейсчёрч-стрит, кажется?
— Ну да, Грейсчёрч-стрит, мистер Прайс, прошу прощения.
— Передайте миссис Хамильтон, что её перья недостаточно мягкие. Спросите её — я что, должен слюнявить перо?
— Я уверен, что миссис Хамильтон сама послюнявит ваше перо, мистер Прайс.
За этим последовало молчание. Перо замерло, а мистер Прайс притих. Близнецы не шевелились.
— Я... — сказал один, но запнулся, — в смысле, я мог бы...
Снова зашуршало перо, и близнецы расслабились. В огне хрустнули угли, и в комнату потянулась струйка дыма.
— Подложи-ка угля, — сказал мистер Прайс, и один из близнецов обошёл вокруг стола, чтобы подложить в камин побольше угля, хотя там и без того уже бушевало адское пламя.
Мистер Прайс взял обрывок тряпки и тщательно вытер остриё пера. Потом аккуратно сложил тряпицу, положил её рядом с бумагой, макнул перо в чернильницу и посмотрел на меня.
«Вот свинья», — сразу подумал я, вспомнив слова лорда Хансдона о Поросёнке Прайсе. И он был прав, потому что Джордж Прайс был свиньёй в человеческом обличье. Маленький, пухлый человек с тяжёлыми челюстями, приплюснутым носом и крохотными глазками, жидкой бородёнкой и плотно стиснутыми губами. Возраст? Лет сорок или больше. У него был вялый подбородок и раздражённое выражение лица. «Уродливая свинья, — подумалось мне, — но злобная и опасная».
— Меня зовут Джордж Прайс. Джордж. Прайс, — чётко повторил он, разделив имя и фамилию долгой паузой.
Он помолчал, ожидая, что я заговорю, но я ничего не ответил. Он постучал пальцами по столу. Ногти у него были обкусаны, кожа вокруг разодрана в кровь, но никаких чернил на пальцах. Я никогда не видел писателя, поэта, клерка или нотариуса, у которого на пальцах не было бы чернильных пятен. Но только не у свиноподобного мистера Прайса. Привередливый поросёнок. За его спиной ревел огонь, пламя освещало комнату не хуже свечей.