— Он неразговорчив, мистер Прайс, — сказал стоящий у очага близнец.
— Тише, — произнёс мистер Прайс. Затем посмотрел на меня, закрыл глаза и сложил искусанные пальцы. — Давайте помолимся, — сказал он.
— Закрой свои паршивые глаза, — рявкнул близнец, стоящий рядом со мной.
— О Господь, — произнёс Прайс, — в твоей власти защитить это королевство. Благослови нас, Боже, мы молимся, чтобы наши труды в эту ночь восславили тебя и ускорили пришествие царствия твоего. Мы молимся об этом во имя Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.
— Аминь, — одновременно пробормотали близнецы.
Джордж Прайс открыл глаза и посмотрел на персиванта у закрытой двери.
— Приведите парня, — велел он.
Персивант ушёл, а мы остались ждать. Потрескивал огонь. На дощатый пол с башмаков натекли лужи талого снега.
Я услышал шаги. Дверь открылась, и зашёл персивант, держащий парнишку за воротник камзола.
Это был Саймон Уиллоби.
— Теперь можем начать, — сказал мистер Прайс.
Глава десятая
Саймон Уиллоби выглядел испуганным, а от красоты, которой он когда-то мог похвастаться, не осталось и следов. Правая сторона лица превратилась в один огромный фиолетовый синяк с коркой запёкшейся крови. Похоже, я сломал ему скулу. Его правый глаз заплыл, верхняя губа опухла, длинные волосы обвисли, и он дрожал. Он посмотрел на меня и захныкал, как будто ожидая ещё больших неприятностей.
— Пусть парень сядет, — велел мистер Прайс.
Персивант, сходивший за Уиллоби, придвинул к нему стул.
— Спасибо, сэр, — жалобно промычал Саймон Уиллоби.
— Вы двое — подождите снаружи, — нахмурился Прайс, глядя на двух типов, стоящих прямо в дверях. Он подождал, пока они уйдут. В жаркой комнате остались только я, Поросёнок Прайс, Саймон Уиллоби и близнецы. Один из близнецов стоял рядом со мной, а другой ждал у огня.
— Вам удобно, молодой человек? — спросил Прайс Саймона Уиллоби, когда закрылась дверь.
— Да, сэр, спасибо, сэр.
— Ты узнал этого человека? — Прайс указал на меня.
— Да, сэр, — подтвердил Уиллоби, — это Ричард Шекспир, сэр.
Он говорил нечленораздельно, возможно потому, что я выбил ему зуб дубинкой, или из-за распухшей щеки, но всё же его слова сочились ядом.
— И это он напал на тебя и украл доверенное тебе имущество?
— Да, сэр, это он.
— Лжёшь, мелкий ублю... — начал я, но стоящий рядом близнец вмазал мне по губам.
— Помолчи, пока тебя не спрашивают, — сказал Прайс. Он привёл в порядок бумаги на столе, суетливо выровняв их края. Оставшись довольным, он взглянул на меня.
— Ты актёр? — спросил он, так, будто это слово измазано дерьмом.
Я не ответил. Он и так знал, кто я и что я, зачем сотрясать воздух.
— Я могу заставить его визжать, мистер Прайс.
Мистер Прайс проигнорировал энтузиазм близнеца, забарабанил пальцами по столу и посмотрел на меня.
— Её величеству, — сказал он, — нравятся маскарады, интерлюдии и пьесы. — Он явно не одобрял подобного, но она его королева, а он её подданный, поэтому он произнёс эти слова почтительно. — Думаешь, это даёт тебе привилегии?
— Нет.
— Нет, сэр, — поправил меня близнец, стоящий у камина.
Я и бровью не повёл.
— Она тебе не поможет, — сказал мистер Прайс, — и знаешь, почему?
Я промолчал.
— Он не знает почему, мистер Прайс, — сказал другой близнец.
Я почуял в его дыхании запах табака, рыбы и эля.
— Потому что ты актёр и вор, лжец и мошенник, — сказал мистер Прайс с внезапной злостью. — А кто ж ещё?
— Христианин, — сказал я, зная, что это его разозлит.
— Богохульник! — прошипел Прайс. — Ты папист?
— Нет, — ответил я.
— Нет, сэр, — поправил меня Рыбоед. — Прояви уважение к мистеру Прайсу.
Он засадил мне локтём прямо по ребрам, выделив слово «мистер». Его брат фыркнул от сдавленного смеха. Он подбросил в огонь ещё угля и энергично поворошил кочергой, его тупое лицо теперь лоснилось от пота.
— Он научится уважению, — спокойно произнёс Прайс. — Мастер Уиллоби?
— Сэр? — нетерпеливо отозвался Саймон Уиллоби.
— Мистер Шекспир папист?
— Да, сэр, думаю, да, сэр!
— Ах ты, мелкий поганец... — начал я, и Рыбоед вновь ударил меня по губам.
— Почему ты так считаешь? — спросил Прайс у Уиллоби.
— Потому что перед каждым спектаклем, сэр, его брат крестится. Я часто это видел, сэр. Часто!
— А если один брат папист, — сказал мистер Прайс, глядя на меня, — значит, скорее всего, и другой тоже.
— Да, сэр, — подтвердил Саймон.
— А ты ссышь перед каждым представлением... — начал я и резко дёрнул головой, когда Рыбоеда нанес мне удар сбоку. — Лжёшь, мелкий ссыкун, — проревел я.
— Крёстное знамение, — Прайс говорил медленно, наслаждаясь каждым словом. — Твой брат не стыдится своих грязных верований, а ты живёшь в доме с известным католическим священником. Тебе недостаточно быть актёром, грязный подонок, ты к тому же еще и зловонный кусок дерьма из задницы Вавилонской блудницы! Отец Лоуренс исповедует?
Он задал этот вопрос быстро и чуть не застал меня врасплох.
— Нет! — справился я с ответом.
На поросячьей физиономии лице отразилось недоверие, но напирать он не стал.
— Подготовь всё необходимое, — обратился он к Потному, по-прежнему сидевшему на корточках у огня. Мистер Прайс встал, продемонстрировав торчащий живот, как у борова, отодвинул стул как можно дальше и обогнул Потного, чтобы обойти стол и сунуть свою морду мне в лицо. — Ты веруешь, — спросил он, выдыхая запах тухлого яблока, — в спасительную благодать нашего Господа Иисуса Христа?
Есть только один способ ответить на этот вопрос.
— Да, — сказал я.
— Да, сэр! — сказал Рыбоед.
— Готово, мистер Прайс, — произнёс Потный.
Огонь разгорелся ещё ярче, на плавающих среди нарисованных звёзд кораблях замерцали размытые тени.
Прайс не обратил на него внимания, с негодованием уставившись на меня.
— Скажи мне, — потребовал он, — чем занимаются актёры?
— В каком смысле?
— Чем занимаются актёры в притоне беззакония, который вы называете театром?
— Мы притворяемся, — сказал я.
— Значит, вы лжёте?
— Мы воплощаем в жизнь истории, — объяснил я.
Мне приходилось смотреть на него сверху вниз, потому что он был на голову ниже меня.
— Нельзя сотворить правду из вранья,— сказал он,— это как готовить заварной крем, помешивая дерьмо.
— Отлично сказано, мистер Прайс, — сказал Рыбоед, посмеиваясь, — очень точно.
Мистер Прайс его проигнорировал.
— Ты носишь женскую одежду, верно?
— Как и Саймон Уиллоби, — ответил я.
— Но священное писание это запрещает! — Мой комментарий о Саймоне Прайс будто и не заметил. Он посмотрел на меня, поморщившись от отвращения, и громко и гневно продекламировал: — «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом, Богом твоим, всякий, делающий сие». Это Божья заповедь, Его святое слово! Слышишь, что говорит Бог? Что ты мерзость! Ты обманываешь, лжёшь, притворяешься, носишь женскую одежду! — Он и впрямь рассердился. — Отец Лоуренс выслушивает исповеди?
— Нет!
Он плюнул мне в лицо и с отвращением отвернулся.
— Расскажите нам, мастер Уиллоби.
Саймон вздрогнул.
— В новой пьесе, — прошептал он — губы у него были сплошь в синяках и кровоточили, и он не мог чётко произносить слова, — есть герой, монах Лоуренс, сэр. Он говорит об исповеди, сэр.
— Положительный герой, как ты считаешь?
— О да, сэр.
— Действие новой пьесы, — сказал я, — происходит в Италии. Там нет протестантов...
— Разве я давал тебе слово? — Прайс повернулся ко мне. — Так что помолчи. — Он снова посмотрел на Уиллоби. — А эту пьесу написал Уильям Шекспир?