— Да, сэр.
— Который крестится?
— Перед каждым представлением, сэр.
— Тогда как у тебя оказалась эта пьеса?
Саймон Уиллоби избегал моего взгляда, а его единственный открытый глаз блестел от слёз.
— Сэр Годфри, сэр, испугался, что пьеса будет еретической.
— А разве это дело распорядителя увеселений?
— Нет, если пьеса играется частным образом, сэр, — сказал Саймон.
Я подозревал, что они отрепетировали эту сцену, и Саймон, несмотря на все неудобства, играл хорошо.
— Понятно! — Прайс притворился, что удивлен. — Так значит, вы утверждаете, мастер Уиллоби, что труппа лорда-камергера — гнездо тайных папистов?
— О да, сэр! — выпалил говнюк.
— Лорд-камергер — протестант! — сказал я.
— Ты... — начал Прайс, но в кои-то веки я его прервал.
— Его мать носила фамилию Болейн! Невозможно быть большим протестантом, чем... — мне присшлось остановиться из-за удара Рыбоеда.
— Кто знает, какие грязные тайны таятся в людских сердцах? — заявил Прайс. — Говоришь, сэр Годфри боялся ереси?
— И он попросил меня добыть пьесу, сэр, — сказал Саймон и тихо добавил: — Что я с удовольствием исполнил, сэр.
— Ты сделал Божье дело, парень, — набожно сказал Прайс, — как и сэр Годфри.
Поросёнок Прайс не был актёром и плохо лгал. Он, как и я, знал, что сэр Годфри — мерзкий подонок, но сейчас мерзкий подонок был его союзником. И мне пришла в голову интересная мысль. Свинка Джордж Прайс не делает Божье дело, он трудится на благо графа Лечлейда.
— Сколько тебе платит граф? — успел спросить я, прежде чем Рыбоед снова влепил мне пощечину.
— Платит? — Прайс в ярости повернулся ко мне. — Платит? Ах ты, сатанинское отродье! Ты знаешь, чем мы занимаемся? Наша задача — уничтожать ересь, искоренять папистов и отдавать под суд тех предателей, что хотят убить нашу королеву и посадить на английский трон Вавилонскую шлюху! Когда осведомитель сообщает, что в театре процветает ересь, я не прошу плату! Даже если бы эта борьба ввергала меня в нищету, я бы боролся с этой гнусью! Это мой долг перед Богом и королевой.
Он говорил неистово, сердито, и я понял, что он не врёт. Кто-то, явно граф Лечлейд, использовал стремление Джорджа Прайса разделаться с ересью в качестве инструмента для уничтожения нашей труппы. И как охотно он принялся за эту задачу! В его лихорадочном, одурманенном религией воображении открылась возможность разворошить гнездо папистов и одновременно с этим закрыть одно из ненавистных прибежищ беззакония, театр.
— Думаешь, лорд-камергер оградит тебя от папизма? — прогремел он. — От измены? От мятежа? От ереси?
Десна кровоточила. Я сглотнул кровь.
— А если ваш осведомитель солгал? — спросил я.
Прайс поднял руку, останавливая удар Рыбоеда.
— Если он солгал, я раскрою его обман. То есть, скорее ты.
— Я?
— Ты же вор. Разве не так?
— Ничего подобного, — возмутился я. — Я просто взял то, что принадлежало нам.
— Ты увиливаешь! — резко ответил Прайс. — Ты вор! Расскажите нам, мастер Уиллоби.
— Рассказать вам, сэр? — переспросил Саймон Уиллоби, метнув на меня испуганный взгляд.
— Мастер Шекспир вор?
— Да, сэр, — тихо подтвердил Уиллоби.
— Не бойтесь, мастер Уиллоби, — подбодрил его Прайс, — вы под моей защитой, вас больше никто не обидит. Расскажите нам, что знаете.
И Уиллоби начал рассказывать, как мы с ним отвели пьяного дворянина через Финсбери-филдс в таверну «Испанская дама» в Мургейте, забрали у него кошелёк и разделили деньги. Каждый выручил по восемь шиллингов, но Саймон Уиллоби утверждал, будто мы получили восемнадцать шиллингов на каждого, а выглядел он полным раскаяния, что участвовал в краже. Он хорошо играл роль.
— Я знал, что поступил неправильно, сэр, — сказал он Поросёнку Прайсу, — и меня замучила совесть.
— Ха, — усмехнулся я и получил удар.
— Продолжайте, — подбодрил Саймона Поросёнок Прайс.
— Я нарушил заповеди Божьи, сэр, и знаю, что отправлюсь в ад. Единственным священником, которого я знал, был сэр Годфри, поэтому я пошёл к нему, и он помолился со мной. Он сказал, что я должен искать Божье прощение, сэр. Так я и сделал.
Боже правый! Конечно, это была по большей части ложь, но основанная на капле правды и в исполнении хорошего актёра, а потому убедительная. Саймон Уиллоби продолжал говорить, что я пытался уговорить его на новую кражу, а завершил речь, бросив на меня злой взгляд здоровым глазом.
— Он вор, сэр, вор!
— Как и вы, мастер Уиллоби! — твердо произнёс Поросёнок Прайс.
— Да, сэр, — уныло ответил Уиллоби, — я был вором, сэр.
— Но вы пришли к спасению, познав Господа нашего, Иисуса Христа?
— Пришёл, сэр.
— Тогда, как и у вора на Голгофе, ваши грехи прощены, и вы очистились от скверны.
Я бы рассмеялся, если бы мог вынести ещё один удар Рыбоеда. Прайс повернулся ко мне.
— Ты отрицаешь обвинения мастера Уиллоби?
— Конечно, отрицаю, — сказал я. — Он лжец, жалкий ссыкливый лгунишка.
— А ты вор, — сказал Прайс, — и теперь будешь использовать свои греховные навыки в моих интересах. Правда ли, — он глянул на Саймона Уиллоби, — что пьесы труппы спрятаны в доме лорда-камергера?
— Да, сэр.
— Тогда ты, — поросячья физиономия повернулась ко мне, — принесёшь нам греховные пьесы. Принесёшь римскую пьесу и экземпляр «Конференции» твоего брата.
Я совсем забыл про крамольную книгу, призывающую сделать католическую принцессу Испании следующей королевой Англии, одного обладания этой книгой было достаточно, чтобы засадить человека в кошмарную лондонскую тюрьму. Я посмотрел на Прайса.
— Вы же персиванты, — сказал я, — так почему бы вам самим не обыскать дом лорда-камергера?
Он поморщился, зная ответ так же хорошо, как и я: он не осмелится обыскивать собственность лорда Хансдона. Его милость был двоюродным братом, возможно, даже сводным братом королевы и слишком влиятельным человеком, чтобы Поросёнок Прайс мог атаковать в лоб, но труппа актёров для него — аппетитная добыча. Он проигнорировал мой вопрос.
— Принесёшь нам рукописи и книгу завтра.
— Завтра! — удивился я.
— Это будет просто. Ты знаешь, где спрятана пьеса?
— Он знает, мистер Прайс, — вставил Саймон Уиллоби.
— А если я откажусь? — спросил я.
— Не откажешься, — ответил Прайс, — потому что если вернёшься из дома лорда-камергера без нужных бумаг, тебя арестуют и обвинят в грабеже и разбойном нападении, будут судить и, уверяю, вынесут приговор. А приговором, — добавил он с наслаждением, — будет смерть через повешение.
Рыбоед ухмыльнулся и сдавленно захрипел, изображая висельника.
Джордж Прайс хмуро посмотрел на Рыбоеда, очевидно не впечатлившись его проделкой.
— Вы с братом, — приказал он близнецам, — будете ждать в церкви Святого Бенета, куда мастер Шекспир принесёт вам бумаги. Завтра!
Последнее слово буквально обрушилось на меня.
— Что если я не смогу принести бумаги завтра? — спросил я. Я не волновался, просто пытался найти выход со сцены, который, похоже, отсутствовал.
— Завтра! — рявкнул Прайс.
— Завтра мы не репетируем, — солгал я.
— Возможно, это правда, сэр, — пробормотал Саймон Уиллоби.
— Тогда послезавтра, — сказал Прайс, — или через три дня. Но не дольше! Три дня! И если обманешь, тебя точно повесят. — Он отпрянул. — Принеси, что нужно, — приказал он Потному и посмотрел на Рыбоеда. — Оторви-ка у него левый рукав, — приказал он.
Рыбоед стянул с меня плащ и ахнул, что неудивительно, потому что такой камзол из испанской кожи мог носить и герцог, если не король. Сообразив, что испортит камзол, он хихикнул.
— Дай сюда рукав, — пробубнил он и вытащил короткий нож, чтобы разрезать рукав от запястья до плеча.
На поясе у меня по-прежнему висел кинжал, спрятанный под красивыми фалдами камзола, а Рыбоед с мистером Прайсом стояли слишком близко ко мне и не видели мою правую руку.
Рыбоед схватил манжету моего левого рукава с изящной оборкой из белого французского кружева. Но тут же взвизгнул и убрал нож.