И последним вышел Джон Дюк, играющий льва. Он был закутан в одеяние из кроличьих шкур, а его голову скрывала гибкая маска тоже из кроличьих шкур, из неё торчали огромные зубы. На руках — перчатки с прикреплёнными когтями. Джон сделал еле заметный угрожающий жест деревянными когтями, что побудило Цезаря яростно лаять, и, боящийся собак герцог отпрыгнул в сторону.
Мы и правда выглядели смешно, как и наша пьеса. Я задумался, помнил ли мой брат про «Дидону и Акербанта» из далёкого прошлого. В этой интерлюдии, его первой работе, он пытался заставить публику кричать от горя, когда Дидона сожгла себя, но вместо этого зрители рыдали от смеха. Теперь он снова заставил их плакать, но на этот раз от веселья и удовольствия. «Сон в летнюю ночь» закончился, любовники нашли друг друга и поженились, и сейчас мы чествовали их счастье и любовь, рассказывая историю о запретной любви и печальной смерти.
Пирам и Фисба встречались тайно, потому что их семьи враждуют и потому не одобряют их чувства. История исходит от латинского поэта Овидия, мы изучали его в школе, и у Овидия это трагедия. Обречённые любовники встречаются у стены и разговаривают друг с другом через трещину в кладке. Ричард Коули так распростёр руки, что разрисованная камнями мантия создавала препятствие, в котором Пирам проделал дыру деревянным мечом. Он видит Фисбу сквозь появившуюся щель. Уилл Кемп наклоняется, к восхищению публики оттопыривая огромный зад.
— Услышу ль Фисбы я прекрасный лик? О Фисба!
— Ты ли к щёлке там приник? Я думаю... — в отчаянии прокричал я и наклонился к стене.
— Целуй сквозь щель: уста твои так сладки! — умоляет Пирам.
Я вытянул губы трубочкой и ткнул ими в раскрашенную ткань, а Уилл сделал то же самое с другой стороны. Поцелуй длился несколько мгновений, давая публике насмеяться, а потом я отскочил, притворяясь, что выплёвываю известь.
— Целую не уста — дыру в стене! — завопил я.
— К гробнице Ниньевой придёшь ко мне? — спросил Пирам.
— Хоть умереть, приду я без оглядки! — сказал я и мелкими шажками убежал со сцены, а Уилл появился с противоположной стороны.
История достаточно известная. Как Фисба встречает льва по пути к гробнице Нина [11], но убегает от страшного зверя, лишь её мантия падает на землю, а Пирам находит запачканную кровью льва мантию, решает, что его возлюбленная погибла, и кончает с жизнью. Это была любимая сцена Уилла Кемпа, смерть, которую он мог преувеличить, и он ударил себя, точнее, несколько раз ткнул деревянным мечом под мышку, зашатался, потом воспрял и снова зашатался и, наконец, рухнул на авансцене и подарил зрителям полный отчаянья взгляд.
— Несчастный, умирай! Ай-ай-ай...
На его лице отразилась паника. Это был уже не Пирам, а испуганный актёр, забывший реплику. Он застыл в деревянной позе, и наступила неловкая пауза, а потом мой брат, притворяясь, что Питер Пигва еще и суфлёр, прошептал забытое слово:
— ...ай!
— Ай! — выкрикнул Уилл.
Ничто не сравнится со смехом зрителей, которым нравится спектакль. Некоторые в зале буквально умирали от смеха. Королева не сводила с нас глаз, а невеста, похоже, расплакалась от смеха. Мы отлично отметили её свадьбу.
Я умер следующим, лишив себя жизни над телом Пирама, и выдернул из груди шарф из красного шелка, обозначавший кровь. Парик свалился, что только добавило веселья, пока я, замешкавшись, натягивал его обратно. Я умер. Потом другие мастеровые утащили наши тела со сцены, феи вернулись и стали танцевать под звуки сладкой мелодии, а Оберон всех благословил. Улыбающаяся публика успокоилась, и Пак попрощался со зрителями в заключительном монологе:
Вся труппа выстроилась на сцене, мы купались в удовольствии публики. Мы перенесли её величество и придворных из зимнего Лондона в волшебный лес в Афинах. Они хлопали стоя, а мы кланялись.
Я редко бывал счастливее. Мы ещё раз поклонились. Настоящая труппа.
И сыграли сладчайшую пьесу.
Эпилог
Я умер, когда колокола церкви Святого Леонарда прозвонили третий час пополудни.
Мы вернулись в «Театр». Стоял прекрасный весенний день с ясным небом и легкими облачками, двор полнился людьми, как и галёрка. Со сцены виднелись только лица, две тысячи лиц. И все пристально смотрели на нас. Мы рассказывали эту историю лишь во второй раз, но по городу уже распространился слух, что её стоит послушать. И поэтому народ тёк через Финсбери-филдс, слишком много людей, и некоторых не пустили, пообещав, что мы сыграем пьесу завтра и послезавтра. Кое-кто хотел узнать, когда мы снова сыграем «Сон в летнюю ночь» — пьесу, благодаря которой «Театр» снова и снова заполнялся.
Я был в чёрных чулках, чёрных ботинках, чёрных штанах и дублете, сшитом из мягчайшей испанской чёрной кожи с полосатыми вставками из тёмно-синего бархата, спасенном от ножа Рыбоеда прошлой зимой. Мою белую рубашку украшали оборки из французского кружева, вместо брыжей я надел ниспадающий воротник, мои короткие волосы закрывала красивая синяя шляпа с двумя чёрными перьями, которую я отобрал у де Валля и теперь старался надевать всякий раз, когда выходил на сцену. Перья стали моим талисманом, моей волшебной защитой от дьяволов театра, из-за которых забываешь свою роль. Я отрастил короткую аккуратно подстриженную бородку и играл роль Меркуцио, ближайшего друга Ромео.
Как и пообещал брат, это оказалась настоящая роль, даже замечательная. Ричард Бёрбедж играл Ромео, и на репетициях мы с ним сблизились. Он даже взял меня в «Дельфин» и купил эля, рассказывал истории про своего отца, а потом неожиданно заговорил о моём брате.
— Таких как он больше не сыщешь.
— И таких как ты, — отозвался я, и это было правдой. Из всех наших актёров Ричард был самым талантливым, его единственным конкурентом был Нед Аллен, игравший в труппе лорда-адмирала в театре «Роза».
— Да, но мы ничто без слов, — сказал Бёрбедж, — пустое место. Народ приходит послушать пьесу, и если бы не было слов, не было бы и публики.
Слова! Я начал тщательнее прислушиваться к словам брата, и хотя неохотно, начал понимать их волшебство.
— Я видел нынче сон, — сказал мне Ромео.
— И я видал.
— Что снилось вам?
— Что часто лгут сновидцы.
— В постели спящему и правда снится.
Ромео и Джульетта, несчастные любовники, фатально продвигались к своему концу и, как Пирам и Фисба, умрут из-за недопонимания. Как Пирам и Фисба, они происходили из враждующих семей. Ромео, влюбившись в тринадцатилетнюю Джульетту, полюбил дочь врага, а Джульетта, полюбив Ромео, бросила вызов своей семье. Они оба должны умереть, но Меркуцио умирает первым.
Я умер в драке. Я сражался на рапирах с Тибальтом, которого играл Генри Конделл. Тибальт пытается вызвать на бой Ромео лишь из-за того, что тот из рода Монтекки, а Тибальт — сторонник семьи Капулетти. Ромео не будет сражаться, потому что любит Джульетту Капулетти, но Меркуцио, спровоцированный Тибальтом, платит кровью.
Генри Конделл был умелым фехтовальщиком, и наша драка, даже на длинных рапирах, была захватывающей. Мы перемещались с одной стороны сцены на другую, клинки мерцали, как языки змей, скрещивались, скользили, расходились. Мы отрепетировали каждое движение, но всё равно Конделл был проворен как гадюка. Публика наблюдала за поединком затаив дыхание. Зрителям нравится фехтование. Многие зрители были фехтовальщиками, разбирались в этом, и всё должно выглядеть по-настоящему. Сражение закончилось, когда я обманным маневром отбросил Генри назад, делая финты и выпады, отбивая его встречные выпады, и двигаясь быстрее его, но тут Ромео, зная, что уличные поединки запрещены, попытался прекратить сражение, встав передо мной, и тем самым помешал мне атаковать. А потом Генри-Тибальт делает выпад под протянутой рукой Ромео и пронзает мне грудь.