— Я думала, если ты не придешь до без десяти час, то я пойду на улицу искать тебя, — встретила она меня на крыльце квартиры, завернутая в одеяло и со слезами, уже блестевшими радостью на глазах, крепко вжалась в мою грудь, словно птица, которая наглоталась свободы и просилась обратно в клетку ребер. Я ее впустил.
— Я считала до ста сначала раз пять, но это не помогло, ты не приходил.
— Надо было по-немецки считать, — скинул я туфли.
— Тогда бы уже тебе пришлось выйти из себя, чтобы меня найти, — улыбнулась влажными губами Шила. — Знаешь, в детстве, когда родители уезжали, я страшно боялась, что они не вернутся. У меня даже был обряд заданий, которые надо было сделать, чтобы они вернулась. Когда ничего не помогало, она использовала последнее и самое верное средство: надо было сходить в туалет. Сидя на белой фарфоровой чашке, она долго тужилась, наконец ей это удавалось, и родители, как ни странно, тут же приезжали.
— Вот дерьмо, как же они смели оставлять тебя одну?
— А ты, ты же смел?
— Не настолько, или тебе снова пришлось прибегнуть к этому способу?
— Нет, я бегала от окна к окну, пытаясь разглядеть тебя на тротуаре.
— А зачем было бегать?
— Чтобы не пропустить тебя при выходе из-за угла. Знал бы ты, сколько людей ходит по ночам.
— Я только что оттуда, я знаю, даже на нашем пятачке под соснами сидят двое и пьют пиво, плевать они хотели на ночь, — тянул я Шилу на кухню, она меня — в спальню. В итоге Артур уступил.
— Тебя не было два часа. Это самые длинные два часа в моей жизни. Как же я соскучилась по тебе.
— Я дошел до цветочного, а там на дверях записка «Буду через двадцать минут», решил погулять еще, вернулся через час, все та же записка. Это были самые длинные двадцать минут моей жизни, и они все еще не прошли, представляешь?
— Я так и подумала, что ты из-за букета.
— Нет, не из-за, а за.
— Теперь я понимаю, что за… коза я, тебя мучаю, сама потом страдаю.
Артур усмехнулся ее шутке.
— Живет коза лохматая, капризная, пузатая, живет со мной, — перефразировал детский стишок.
— Пойдем спать, — прижилась она в моих объятиях. Мы завалились на кровать, которая не раз была исписана любовью, нашей любовью.