Where the black planets roll without aim —
Where they roll in their horror unheeded,
Without knowledge or lustre or name.
Осторожные исследователи вряд ли осмелятся бросить вызов укоренившемуся мнению, что Роберт Блейк был убит молнией или, возможно, скончался от нервного шока, вызванного сильнейшим электрическим разрядом. Окно, в которое он смотрел, как известно, осталось целым, но мало ли, на какие причуды способна природа. Выражение лица, безотносительно к увиденному, могло быть следствием какого-то непонятного сокращения мышц, а вот записи в дневнике неоспоримо свидетельствуют о воображении, взбудораженном местными суевериями и кое-какими историческими фактами, раскопанными автором. Аномалии же в заброшенной церкви на Федерал-хилл трезвый аналитик не замедлит приписать сознательному или бессознательному шарлатанству, не без тайного, хотя бы и не очень значительного, участия Блейка.
И это понятно: ведь погибший, писатель и художник, был поглощен мифами, снами, ужасами и суевериями и жадно разыскивал все фантастическое и необычное. Его прошлый визит в город к странному, как и он сам, старику, всецело преданному оккультным и запретным наукам, закончился среди пламени и смерти, и, должно быть, следуя какому-то болезненному влечению, Блейк оставил свой дом в Милуоки и вернулся сюда. Несмотря на заверения в дневнике, он мог знать давние местные слухи, и его гибель могла бы в корне пресечь чудовищные мистификации, которым суждено было получить литературное выражение.
Однако среди тех, кто исследовал и проверял все имеющиеся свидетельства, нашлись и склонные к менее рациональным объяснениям, существенно отличавшимся от общепринятых. Предпочитая доверять дневнику Блейка, они многозначительно указывали на некие факты: например, на несомненную подлинность старых церковных записей, на подтвержденное существование до 1877 года вызывавшей всеобщую неприязнь неортодоксальной секты «Звездная мудрость», на зафиксированное исчезновение в 1893 году занявшегося расследованием репортера по имени Эдвин М. Лиллибридж и, кроме того, на искаженное в момент смерти жутким, нездешним страхом лицо молодого писателя. Один из этих людей, движимый фанатичным порывом, выбросил в залив причудливо украшенную металлическую шкатулку со странным косоугольным камнем внутри, найденную под шпилем старой церкви, — именно под шпилем, в темном помещении без единого окна, а не в башне, где, согласно дневнику Блейка, она первоначально находилась.
Несмотря на всеобщее осуждение, как официальное, так и неофициальное, этот человек — известный врач, увлекающийся фольклором, — всюду доказывал, что тем самым избавил землю от страшной опасности.
Однако пусть читатель сам рассудит, какое из двух объяснений ближе к истине. Газеты скептически рассмотрели лишь неоспоримые факты, предоставив другим попытаться взглянуть на события глазами Блейка, если вообще допустить, что он видел или воображал, что видел какие-то события. Тщательно и беспристрастно изучая на досуге дневник, попробуем восстановить цепь мрачных происшествий, как они представлялись главному действующему лицу.
Возвратившись в Провиденс зимой 1934/35 года, молодой Блейк обосновался на верхнем этаже респектабельного старинного дома, расположенного на лужайке неподалеку от Колледж-стрит — на гребне восточного склона высокого холма, поднимающегося за мраморной библиотекой Джона Хея, рядом с кампусом университета Брауна. Там действительно уютное, очаровательное местечко: утопающий в зелени оазис старинного провинциального городка, где на удобных навесах садовых построек наслаждаются жизнью солидные дружелюбные коты. Квадратный дом в стиле Георга Четвертого отличался крышей со световым фонарем, классическим дверным проемом с выведенным в виде веера резным сводом, витражными окнами и всеми прочими архитектурными особенностями начала XIX века. Внутри — красивые деревянные двери, пол из широких досок, хитро изогнутая колониальная лестница, белые допотопные каминные полки и, тремя ступенями ниже основного уровня, подсобные помещения.
Окна кабинета Блейка — просторной юго-западной комнаты — выходили в сад перед входом, у одного из западных окон стоял его стол, откуда за гребнем холма открывался великолепный вид на множество крыш нижних кварталов города и головокружительные, мистические закаты за ними. У горизонта, за далекими лугами и проселочными дорогами, проступали пурпурные склоны. Ближе, примерно в двух милях, высился призрачный Федерал-хилл, в нагромождении крыш ощетинившийся шпилями; их контуры, когда наплывали облака городских дымов, колыхались и принимали поистине фантастические формы. У Блейка часто возникало странное ощущение, что он смотрит на неизвестный эфирный мир, который, возможно, рассеется как сон, попытайся он только разыскать дорогу и отправиться туда.
Выписав из Милуоки большую часть своей библиотеки, Блейк купил подходящую старинную мебель и занялся писательством и живописью. Жил он один, и сам вел незатейливое хозяйство. Мастерская располагалась в северной мансарде, хорошо освещенной застекленным световым фонарем в крыше. В продолжение первой зимы он написал пять самых известных своих рассказов («Скрывающийся в бездне», «Лестница в крипту», «Шэг-гай», «В долине Пнат» и «Празднество гостя со звезд») и завершил семь картин, изображавших каких-то немыслимых монстров, а также нездешние, чуждые всему земному ландшафты.
В часы закатов он часто сидел за столом, мечтательно глядя на запад — на черные башни Мемориального дворца внизу, георгианскую колокольню здания суда, высокие шпицы и шпили нижнего города и особенно на зыбкий, будто окутанный маревом холм вдалеке, неведомые улицы которого, запутанные конфигурации фронтонов и щипцовых крыш так возбуждали его фантазию. От местных знакомых (весьма, надо заметить, немногочисленных) он узнал, что на склоне холма находится обширный итальянский квартал, хотя большинство домов построено еще во времена ирландцев и янки. Иногда он наводил на этот призрачный и недоступный мир, скрытый рваной пеленой дымов, свой полевой бинокль и, рассматривая отдельные крыши, каминные трубы и шпили, размышлял о странных, интригующих тайнах тех мест. Но применение оптики, в сущности, ничего не меняло: Федерал-хилл все равно казался нездешним, полумифическим, связанным с непостижимыми ирреальными чудесами его, Блейка, рассказов и картин. Это чувство довольно долго сохранялось и после того, как холм растворялся, исчезая в фиолетовых, усыпанных сияющими звездами сумерках, когда, придавая ночному пейзажу гротескный вид, зажигались прожекторы здания суда и вспыхивал красный маяк Индустриального треста.
Но более всего Блейка завораживала огромная мрачная церковь на Федерал-хилл, хорошо различимая в определенные часы дня и особенно на закате, когда внушительная башня и конусообразный шпиль темнели на фоне пылающего неба. Церковь была построена на видном месте, и угрюмый фасад, и просматривавшаяся под углом часть северной стены с покатой крышей и венцами больших готических окон значительно возвышались над сумятицей окружающих фронтонов и каминных труб. Каменные стены, суровые и неприветливые, похоже, слишком долго — наверное, более века — подвергались воздействию непогоды и дыма. По стилю, насколько можно было разглядеть в бинокль, церковь напоминала ранние экспериментальные строения периода готического возрождения, предшествовавшего господству официальной архитектуры Апджона; в некоторых пропорциях и деталях угадывалось георгианское влияние. Вероятно, ее воздвигли где-то в 1810–1815 годах.
Шли месяцы, и Блейк наблюдал далекое неприступное строение со странным, все возрастающим интересом. В огромных окнах никогда не горел свет, и церковь, очевидно, была заброшена. Чем дольше он вглядывался, тем интенсивнее работало воображение, и наконец ему в голову начали приходить самые невероятные фантазии. Он считал, например, что место вокруг церкви окружено странной, неуловимой аурой запустения, и поэтому даже ласточки и голуби сторонятся ее закоптелых карнизов. Сколько он ни наводил бинокль, ни разу не видел там птиц, хотя они во множестве вились у других колоколен и башен. Во всяком случае, так он писал в дневнике. Блейк показывал это строение некоторым знакомым, но никто из них никогда не был на федерал-хилл и не имел ни малейшего представления ни о церкви, ни о ее истории.
14
«Я видел зияющую бездну темных вселенных, где бесцельно вращались черные планеты. Они кружились в своем изначальном ужасе. Незримые. Неведомые. Без блеска. Без имени». Немезида.