В последних числах июля с Блейком случился нервный срыв. Он пренебрегал верхней одеждой, заказывал еду по телефону и больше не покидал дома. Посетителям, обратившим внимание на веревку у кровати, Блейк объяснил, что ходит во сне и поэтому каждую ночь вынужден связывать себе лодыжки, рассчитывая остаться на месте или, по крайней мере, проснуться, развязывая узлы.
В дневнике он описывает ужасное переживание, послужившее причиной коллапса. Тридцатого вечером, отходя ко сну, он вдруг неожиданно нашел себя пробирающимся в черном пространстве. Виднелись лишь короткие горизонтальные щелочки голубоватого света, чувствовалось резкое зловоние и слышались мягкие, вкрадчивые звуки там, наверху. В темноте он постоянно обо что-то спотыкался, и всякий раз сверху доносился своеобразный ответ: глухая возня, смешанная с осторожным трением дерева о дерево.
И вот его неуверенные руки нащупали пустой каменный постамент, а потом, сжимая перекладины прикрепленной к стене лестницы, он медленно поднимался навстречу потоку горячего, иссушающего воздуха, пропитанного концентрированным зловонием. Перед глазами плыла калейдоскопическая череда образов, один за другим, они неизменно рассеивались в бескрайней бездне ночи, где кружились еще более черные солнца и миры. Он вспомнил легенды о Первичном Хаосе, в центре которого неуклюже парит Владыка Всего Сущего, слепой юродивый бог Азатот, окруженный пляшущими, хлопающими крыльями ордами аморфных, безмозглых вассалов и убаюкиваемый тихим монотонным пением демонической флейты, зажатой в неописуемых лапах.
Раздавшийся во внешнем мире сильный взрыв вывел Блейка из гипнотического забытья, и он внезапно ощутил кошмар своего положения. Непонятно, что это было, — возможно, запоздалый залп фейерверка — летом на Федерал-хилл подобное не редкость: таким образом жители чествуют небесных заступников или святых своих родных итальянских деревень. Так или иначе, Блейк дико закричал, спрыгнул со ступеньки и принялся почти в полной тьме пробираться через разные препятствия.
Он моментально понял, где находится, и, не раздумывая, ринулся вниз по узкой винтовой лестнице, спотыкаясь и ушибаясь на каждом повороте. Пришпоренный ужасом, промчался по гигантскому, затянутому паутиной нефу, призрачные своды которого крылись в зловещем царстве теней, с немалым трудом миновал абсолютно темный захламленный подвал и выбрался на свежий воздух. Узрев наконец уличные фонари, Блейк устремился вниз по ирреальному холму с хаотично громоздящимися фронтонами, пронесся через мрачный безмолвный город с высокими черными башнями и, взлетев по обрывистому восточному склону, оказался у старинной двери своего дома.
Очнувшись наутро, он обнаружил, что лежит на полу в собственном кабинете, полностью одетый, покрытый грязью и паутиной. На теле ни единого живого места. Взглянув в зеркало, заметил сильно опаленные волосы. От одежды у плечей исходил странный, резкий, неприятный запах. Именно в этот момент нервы его не выдержали. С тех пор, совершенно измученный, он безвылазно сидел в своем неизменном халате у западного окна, делая бредовые записи в дневнике и содрогаясь при виде грозовых туч.
Восьмого августа перед самой полночью разразилась страшная гроза. Над городом всюду сверкали молнии, были зафиксированы даже две шаровых. Лил проливной дождь, нескончаемые раскаты грома лишали сна тысячи горожан. В страхе за судьбу электрического света Блейк совершенно обезумел. Около часа ночи он пытался дозвониться в компанию, однако в интересах безопасности телефонные линии в это время были отключены. Все происходящее Блейк записывал в дневник. Размашистые, нервные, часто не поддающиеся расшифровке иероглифы наглядно свидетельствуют об отчаянии и прогрессирующем безумии автора, а также о том, что нацарапаны они в темноте.
Чтобы лучше видеть из окна, ему пришлось погасить в доме свет. Большую часть времени он, похоже, провел за столом, тревожно вглядываясь в дождь и пытаясь различить за поблескивающими крышами простирающегося на несколько миль нижнего города скопление огней на Федерал-хилл. Очевидно, время от времени он вслепую делал очередную запись, поскольку две страницы дневника беспорядочно исписаны отдельными фразами типа: «Свет не должен погаснуть», «Оно знает, где я», «Я должен его уничтожить», «Оно зовет меня, но, быть может, на этот раз не причинит мне вреда».
Затем во всем городе погас свет. Согласно документам электростанции, это произошло в два пятнадцать, однако в дневнике Блейка точного времени не приводится — имеется лишь запись: «Свет погас. Господи, помилуй!» На Федерал-хилл авария вызвала настоящий переполох: на площадь и аллеи у дьявольской церкви высыпали кучки взволнованных людей: одни держали электрические фонарики, другие укрывали зонтами лампады и свечи, третьи вздымали распятия и разнообразные амулеты, распространенные в Южной Италии. Промокшие люди молились на каждый всполох, а если молнии иногда затихали или на время совсем прекращались, испуганно чертили правой рукой загадочные знаки. Усиливающийся ветер задул большинство свечей, вокруг угрожающе потемнело. Кто-то вызвал отца Мерлуццо из церкви Святого Духа, и тот поспешил на погрузившуюся во мрак площадь, чтобы как-нибудь помочь спасительным словом. Не вызывает сомнений, что из черной башни действительно доносился странный беспокойный шум.
О случившемся в два тридцать пять мы располагаем свидетельствами молодого интеллигентного священника, патрульного полицейского Уильяма Монохэна (в высшей степени надежного офицера, совершавшего обход и задержавшегося на площади, чтобы проследить за порядком в толпе) и большинства из семидесяти восьми человек, собравшихся у насыпи храма (особенно интересны показания стоявших на площади, откуда виден восточный фасад). Но никакие свидетельства, разумеется, не доказывают сверхъестественности данного события. Возможны различные объяснения. Кто может строго описать сложные химические процессы, происходившие в громадном, старинном, давно заброшенном здании, где в застоявшемся воздухе к тому же находилось множество самых разнообразных вещей? Ядовитые испарения, самовоспламенение, порожденная процессами гниения повышенная плотность газов — возможен любой из бесчисленных феноменов. Кроме того, никак нельзя исключать вероятности сознательного шарлатанства. Рассказать о случившемся, в сущности, очень просто; объективно все длилось не более трех минут. Известный своей пунктуальностью отец Мерлуццо постоянно посматривал на часы.
Все началось с ощутимого усиления глухой возни в черной башне. Странный вредоносный запах, которым слегка потянуло от церкви незадолго до этого, сконцентрировался в навязчивое зловоние.
Затем послышался треск ломающихся досок, и на землю у хмурящегося на восток фасада рухнуло что-то громоздкое и тяжелое. Свечи не горели, и башню было не видно, однако еще на лету люди узнали потемневшие от дыма жалюзи восточного башенного окна.
В следующее мгновение на дрожащих от страха людей с невидимой высоты обрушилась удушающая, тошнотворная волна совсем уже нестерпимой вони, чуть было не повергшая наземь тех, кто стоял на площади. В ту же секунду воздух задрожал, завибрировал, будто от машущих крыльев, и, срывая шляпы, ломая намокшие зонты, на восток пронесся сильнейший за всю ночь шквал. Ничего, разумеется, нельзя было разглядеть, и все же некоторые смотревшие вверх, кажется, различили на фоне чернильного неба огромный сгусток интенсивной тьмы, похожий на облако черного дыма, который со скоростью метеора промчался на восток.
Вот, собственно, и все. Оцепенелые от страха, напряжения и жуткой вони очевидцы не знали, что и делать, — не знали даже, стоит ли вообще что-либо предпринимать. Совершенно не понимая, что произошло, они настороженно молчали и только чуть позже, когда изливавшееся дождем небо разорвала ослепительная вспышка запоздалой молнии и прогремел оглушительный гром, разразились благодарственной молитвой. Через полчаса дождь прекратился, еще через пятнадцать минут засветились уличные фонари, и вымокшие, измученные свидетели события смогли, наконец, разойтись по домам.