Дальше все развивалось очень быстро. Вперед пошли отдельные группы.
Остальные в обход. С двух сторон.
Те, которые вперед пошли, действовали просто. Мы за ними ползли. Снимали. Это важно было.
Отстреливался каждый дом или почти каждый. В окно — гранату, потом другую. Потом сбоку от оконного проема — очереди через окно внутрь.
Напротив, у противоположного дома, — та же схема.
Третья группа держит середину улицы. Прикрывает тех, кто у домов. Хотя сами на открытом пространстве.
Потом по двое-трое через дверь и окна — в дом.
Там еще раз полить все перед собой. В подвал — гранату. Этого мы не видели — слышали. Затем — второй этаж.
И к следующей паре домов.
Вторая волна делает то же самое. Это уже для верности.
Тех, кто пытается уйти из селения, принимают группы обхода.
Вот, собственно говоря, и все.
Победа.
Над бывшим райкомом — триколор (откуда взялся?).
Зачистка не потребовалась. Если вы думаете, что всех убили, — это не так. Так не бывает. Были пленные. Несколько десятков. Их уложили на площади липом вниз. Вплоть до дальнейших распоряжений. Мирные жители? В таких случаях каждый мужчина — либо труп, либо пленный. Если повезло оказаться пленным, потом будут разбираться — мирный или не мирный. Но не здесь и не сейчас. Если повезет еще раз, разберутся и решат, что мирный. Если решат, что боевик… это тема для другой книги. И не художественной. Это вообще интересная тема — куда делись все те сотни пленных, которых нам показывали по телевизору и Которых мы сами показывали по телевизору. Впрочем, как минимум в двух случаях, «зверь» и китаец, ответ уже есть.
Женщины и дети? Сразу отвечаю — да. А может быть по-другому, когда каждый кирпич стреляет?
Были и раненые женщины и дети — им оказывали помощь. Первую.
Были целые и невредимые, что удивительно. Они испуганно жались по стенам. Из домов их выгнали. Если я скажу, что добрые российские солдаты с ними сюсюкались, гладили по голове и угощали конфетами, — совру. После таких дел солдаты добрыми не бывают. Ни российские, ни французские, никакие. Женщин и детей просто не трогали.
А мы работали. Работы было много.
Потом прилетели вертушки. Привезли боеприпасы, продукты и дрова. Опять дрова! Забрали раненых и убитых — своих.
Потом прилетели еще. С солдатами и подтянутыми офицерами. Забрали пленных.
Потом — третьи. Забрали раненых чеченских женщин и детей.
И, наконец, четвертые. С подкреплением.
Потом мы обедали. И еще работали.
А потом наступила ночь.
Посидели с Палычем и Костей у костра. Выпили из фляги. Закусили. Покурили. Попытались обсудить события прошедшего дня. Получилось вяло. Сил не было.
— Ладно, мужики, — говорю, — давайте спать.
— Давайте.
Я встрепенулся.
— А где спать-то? Народу тьма. Уже все дома, наверное, заняты.
— Не, — сказал Палыч, — наши бойцы хату вон ту заняли. Рядовой и сержантский состав на первом этаже, а командный, то есть мы с вами, на втором. Там, парни говорили, тепло, сухо и сено есть. На сене хорошо, как у нас в деревне.
Поплелись к «хате». На первом этаже — не пройти — вповалку. Храп и скрежет зубовный — каждому второму бой снится.
Лезем по лесенке. Я первый. Комнатушка просторная. Сено, действительно. Сеновал тут у них, что ли? Свечу фонарем по углам — место выбираю.
Тень метнулась! Я рефлекторно: «Лежать, руки за голову!» За спиной характерный звук — ремень об железо — это Палыч с Костей автоматы вскинули. Свечу — фигура — не мужик. Другой рукой за спину — по автоматам хлопаю — опустите, мол. Подхожу ближе — девчонка. В угол вжалась, дрожит. Волосы светлые. Странно, разве здесь такие бывают? Кто их разберет?
— Ты кто?
Молчит, дрожит.
Сел перед ней на корточки. Фонарь отвел чуть в сторону.
— Слышь, ты не бойся, мы тебя не тронем.
Молчит, зуб на зуб не попадает. Шок, наверное.
Машу мужикам рукой — не подходите. А хорошенькая. Только усталая, даже изможденная. И голодная. А волосы правда светлые. И нездешняя какая-то. Точно.
— Слышь, ты кто? Мы тебя не тронем.
— Я… Настя.
— Настя???
Подскочил Палыч, снял бушлат, укрыл ее, повернулся, голос дрожит:
— Костян, давай вниз, разбуди кого-нибудь, пожрать достань.
Костя метнулся вниз.
— Слышь, дочка, все хорошо, все кончилось, мы свои, — он гладил ее по голове.
Влетел Костя, в руках сухпаек, пластиковая бутыль с водой, кружка.
Палыч кормил ее, как ребенка, плеснул в кружку спирта, разбавил водой, поднес. Она замотала головой.