В один из монотонных дней, Лис не выдерживает, просит помощи, и у кого? Нововведение. Мое воспитание отдали Шакалу. В спортзале стоит неподвижный, застывший, с занесенной вверх ногой, в ожидании тренировки со мной.
Безразлично.
Выпустила дар, все замерло, он даже не успел сделать нескольких шагов ко мне, застыл, а я стою и пытаюсь рассмотреть его, только не выходит. Расфокусированный взгляд не может зацепиться за детали. Не вижу его маски, отчетливо не могу рассмотреть цвет одежды, только нелепая поза. Наверное, стоит переставать питаться бутербродами, чувствую легкое головокружение и тошноту. Вздыхаю и ухожу, около дверей на выход, отпуская толстую цепь дара.
Одно радует, в этом муторном мареве, мой дар стал намного сильней, я чувствую его, живой цербер, как послушный щенок теперь, жестоко обманутый и посаженный на цепь. Выдыхаю, отзываю щенка, пошло все нахуй, захлопываю за собой дверь, пусть сами с Шакалом тренируются…
10 глава
Цикличность не изматывает меня, она просто есть и есть я. В центре ее, а по краям жизнь, вертится, вибрирует, циркулирует, а я ее сторонний наблюдатель. Тренировки, убийства, какое-то шевеление с отрешенными, охота большими группами, зачистки территорий, совместное патрулирование со стражами. Жизнь бьет ключом, а я вот точно мясо, иду, делаю свою работу и ухожу. Порой ухожу, еще до того как все заканчивается, когда резко захочется покурить. Выпускаю своего цербера, отхожу в сторонку и затягиваю в легкие столько дыма, сколько получается вместить. Пьяное состояние, в котором не возникает мысли о самоубийстве, ведь так легко отпустить дар, подставиться, но не дадут, со мной теперь всегда рядом кто-то есть, не доверяют и правильно. Прикрывают, толкают в случае опасности. Перестала участвовать в вечерних посиделках, спрятала гитару, в перерывах между тренировками, сном, и убийством, просто лежу и пялюсь в потолок. Знакомьтесь, новая я. Уже не слабая, уже никакая. Приходят, говорят, когда на выход, встаю, одеваюсь и иду. Знаю скоро, перестанут звать. Забудут и хорошо. Теперь я точно сломалась.
Ночь очень тихая или только вечер, мне до этого нет никакого дела. Нет дела не до чего. Пусто. Белый потолок, как насмешка темноте. Чистый лист. Девственно чистый лист, который так и тянет измарать во тьме, поглотить, расчертить глупыми словами, фразами, убеждениями, заверениями. Нарисовать кривую линию жизни и тут же ее оборвать. В моей бездне не должно быть светлых пятен. Я ни хочу их видеть, хочу окончательно пропасть нигде. Уснуть и не проснуться.
Или все же хочется проснуться, вдохнуть поглубже, припасть руками к мокрой траве, ощутить россу на коже, поежиться от холода и понять, что жизнь все же продолжается, и я живу. Или не живу? Зачем ты своими губами надломил, что-то во мне, горячим дыханием опалил остатки, а словами рассеял? И как эксперимент, удался? Тебе охота было посмотреть на безвольное существо, котором я стала, мясом?
Скорее всего.
А может, я еще жива? Потому как мое сердце отчаянно бьется в груди, не сдается, а из недр души пылающим сгустком рвется крик. Тягучая ярость, прорастает, расцветает где-то на задворках сознания кроваво красным цветком, но не может пробиться, не смотря на отчаянное желание. Хочется помочь этому цветку расцвести, криком. Таким, чтобы все услышали, а стекло и зеркала осыпались песком на пол, разрезали кожу, отдали дань моей ярости в виде крови.
Что-то случилось, я чую это в воздухе, он заряжен и сгущается вокруг меня, но мне нет до этого никакого дела. Меня раздражает это белое пятно перед глазами, которые бездумно уставлены в потолок. Раздражает слезы ребенка и чувство вины в его глазах. Ни так я представляла его детство. Ни так. Поэтому мне и хочется закричать, дать знать, что я еще жива, что еще здесь. Только не могу, в мою глотку вцепилась сама тьма и затягивает путы все сильней и сильней. Запирая мою душу внутри, запирая меня вместе с демонами, которые мерзко скалятся, протягивают ко мне свои костлявые лапы, утягивают, удерживают.
Воздух потрескивает вокруг, слышу, как через толщу воды залитой в мои уши проникает топот ног. Что-то случилось, что-то очень мерзкое, нехорошее и душа начинает биться о ребра, о кости внутри, пытается вырваться криком, заставить измученное тело принять вертикальное положение.
Пойти выяснить, что же все-таки там случилось. Тьма сильней впивается, но это не останавливает, мое тело выталкивает как ударом. Скатываюсь с постели на пол, на колени. Кружиться голова от резкого наклона, даю немного времени своему телу прийти в себя. Чертовы бутерброды, три раза в день, и повальные тренировки, не способствуют укреплению тела, как в прочем и укреплению духа. Дух тоже от резкого движения смолкает, перестает тикать внутри, позорно смывается с чувством выполненного долга. Хотя этот долг выполнен не до конца. Минуты, кажется, бегут слишком быстро, а загнанное сердце не собирается смолкать в груди. Долбится как сумасшедшее. Хочется прижать его рукой, сказать, что бы успокоилось, что его больше не станут насиловать сегодня, только зачем лгать себе? Если переборю тошноту, то обязательно пойду в зал, вытрясать дальше свое дерьмо на маты, а потом благословенная темнота и росчерки кошмаров в которых больше нет острых углов переживаний. Словно все происходит не со мной.
Мне кажется Лис, все видела, что он со мной делал и все понимала. Так почему не остановила? Не запретила приближаться?
А может, ей это было на руку? Ведь теперь в моем исполнении она имеет послушную марионетку, которая, не задумываясь, выполняет любые приказы. У куклы сменился хозяин?
Нет, бред, видела, как они вместе с Сашкой захлебывались слезами, думали, я не узнаю об этом, а я узнала. Стояла за дверью наблюдала и ненавидела за собственное безразличие. Я просто не хотела им мешать и привлекать внимание. Слышала отдельные фразы, обо мне, их желание помочь, выяснить, в чем дело. Только зря они все это. Если кто и сможет меня вернуть, заставить разбить стекло вокруг меня, так это только я сама. Но для этого нужно желание, которое во мне не хочет просыпаться. Цветок не может прорости.
Выталкиваю свое тело, заставляю подняться, держу в вертикальном положении. Безвольная нога, шаркая подошвой, продвигается вперед, следом вторая. Прогресс. Несколько шагов и дверь, вцепляюсь в нее, как в спасательный круг, тяну. Ручка с трудом поддается, прогибается, отводя в сторону боек, и меня ослепляет свет коридора, в котором то и дело пробегают мимо, чьи то ноги. Выше не могу поднять голову, она словно приклеена подбородком к ключицам. Кожа срослась, не отодрать, но не страшно.
- Вика, хорошо, что вышла, там парней привезли, в плохом состоянии. Грегори в лазарете. – Говорят чьи-то ноги и тут же срываются в бег.
Курок взведен, а дуло приставленное к затылку, заставляет быстрей перебирать непослушными ногами. Лесенка, еще лесенка, еще, и еще, и еще. Тело просит остановиться, дать передышку, молит об этом, сегодня оно уже перевыполнило план по бегу. Вот только дуло утыкается, не дает возможности уступить телу. Чувство, что могу к чему-то не успеть. Бегу, или только мне это так кажется?
Второй, первый этаж, быстро сменяется бетонным нутром полуподвального коридора. Еще лесенки и я в ярко освещенном помещении. Больничное крыло. Слишком броское название для подземелья, в котором спрятаны не только стерильные палаты, а так же еще и тюремные боксы. Была тут пару раз, когда Лиса переусердствовала над моим бедным тельцем.
Все двери практически раскрыты и за одной я вижу светлую голову, покоящуюся на белоснежных простынях. Вся грудная клетка плотно перевязана бинтами, но дыхание спокойное. Размеренное.
- О малышка. – Говорит сиплый голос. Такой похожий на голос друга по имени Грегори. Какими судьбами его сюда занесло в стерильное нутро?
- Что случилось? – Голос рвет давящую тишину в голове, сворачивает мозги эхом выстрела пули. Я несмело приближаюсь к большому телу. Присаживаюсь на стул кем – то услужливо придвинутый к постели.
- Ничего страшного, решили прогуляться, и нарвались. – Он пытается растянуть белые, словно мел губы в знакомой улыбке и морщится, вижу как ему больно, глубоко вздыхать и мне хочется облегчить его боль. Забрать, просто приложить свои руки к его ранам и забрать.