— Нет, спасибо, это Саше. — Киваю на отставленную тарелку. — Можно?
— Да, конечно, подожди немного, я тебя с удовольствием провожу. — От такого предложения я теряюсь.
— Нет, я сама. — Твердо проговариваю, резко встаю и ухожу, забрав завтрак для ребенка.
Зачем ему это? Для моей защиты? Зря, я не настолько никчемна, чтобы не уметь постоять за себя, а утром просто немного растерялась и забылась, где нахожусь. Оно и не удивительно: я человек из категории меломанов, причем, чуть ли не с пелёнок. И если раньше я просто немного заслушивалась музыкой, то сейчас в своем нестабильном состоянии, ухожу в себя, теряюсь, но это редко случается, по крайней мере, редко погружаюсь полностью в другую реальность.
Вообще нужно прекращать всякое общение с такими типами как Грегори, потому как не люблю такое внимание, да и не хочу, чтобы такой светлый мужчина расстраивался из-за моего сумасшествия. С такими мыслями заваливаюсь в комнату, ставлю на низкий столик у дивана завтрак и растираю лицо руками, чтобы привести в порядок мимику, расслабить сведённые, хмурые складки на лице, успокоить дрожащие руки.
Прихожу в себя и бужу ребенка, который с неохотой стает, уходит умываться и одеваться в ванную. Такая ярко выраженная «неохота», немного попахивает маленьким бунтом, ну или проблемами с моим решением об учении ребенка вне зоны моей видимости (потому как школа находиться на территории Убежища и больше смахивает на интернат). И ненавижу себя, потому как оказываюсь права в своих суждениях.
— Я не поеду учиться! — Звонко заявляет мне это чудо с порога.
— Почему? — Спокойным голосом переспрашиваю и тут же удостаиваюсь хмурого взгляда.
— Потому как мне придется уехать, а я не хочу!
— Не аргумент.
— Я боюсь!
— Чего? — Знаю, что он, скорее всего, считает меня черствой, но по-другому я не умею.
— Вика, я уеду черте куда, оставлю тебя одну, а если меня там начнут обижать, или тебя здесь?
— Если начнут обижать, смело надери задницу в ответ, а за меня не волнуйся, сама справлюсь. — Не в моих правилах учить, что драться это плохо, как мне кажется, за себя нужно уметь постоять. — А если не сможешь, то немного подучись и тогда надирай. — Предвидя следующий вопрос, сразу ответила.
— Тебе до меня действительно нет дела? — Как-то ошарашенно смотрит в глаза и его грудь выпяченная колесом словно сдувается наталкиваясь на холод в моем голосе. Не нужно так смотреть. На что там смотреть? На пустоту?
— Если бы мне до тебя не было дела, я бы сейчас докуривала свою сигарету в убогом пространстве моего логова и собиралась на пробежку, а не пыталась вжиться в непривычные условия для жизни.
— Тогда почему отсылаешь?
— Саш, ты же умный мальчик? — Жду кивка и уже тверже добавляю. — Тогда должен понимать, что образование, хотя бы начальное, очень необходимо, не забывай, нам скоро придется переехать из России и неизвестно, что может случиться в дальнейшем, а я хочу, чтобы мой сын был приспособлен к этому миру. Хотя бы немного умственно и физически.
Он подходит и прижимается ко мне, да, знаю малыш, что ты боишься меня потерять, как в принципе и я тебя, но это не аргумент, для того, чтобы не пытаться прижиться в обществе и я уже теплее начинаю уговаривать.
— Саш, не бойся ничего, я всегда на связи, будешь звонить мне каждый день по несколько раз и отчитываться, а если что, то заберу тебя обратно, но хотя бы попробуй, я прошу. Нам же потом как-то жить надо будет.
— Ладно. — Все еще нехотя, но все же соглашается со мной и принимается за завтрак.
День пробегает для меня очень быстро, школа, класс, возвращение с тяжелым сердцем обратно, а после посещения тренировки с Лисой, так еще чуть не умерла от переутомления, я почему-то раньше считала, что выматываюсь на тренировках по самообороне. Ошиблась, и дело тут не только в физической усталости, просто зал для тренировки оказался весьма посещаемым помещением, поэтому мало того что приходилось напрягаться физически, так еще и следить за всеми людьми появляющихся в зоне моего комфорта, а это напрягало и расфокусировало мое внимание.
Еще больше напрягало, что Грегори находился все время рядом, а после тренировки пошел нас с Лисой провожать. Чуть позже, после душа я начала понимать, что он не из-за меня был рядом, а видимо из-за Лис, которую большинство приходящих парней называло либо ведьмой, либо Ритой. Немного странно все это, но что именно не успеваю обдумать, ухожу в другую реальность.
Прохлада в комнате заставляет маршировать мурашки по телу, а кожа покрывается пупырышками, но даже это не заставляет меня отодвинуться от привычного стекла и сходить за пледом. Ни хочу ничего. Просто всматриваюсь в заходящее солнце и не о чем не думаю. В тюрьме сегодня на удивление оживленно, слышу постоянные шаги по коридору за толстой дверью и приглушенные голоса, а потом слышу тяжелый бег и звуки драки около моей двери, но не придаю этому значение. Намного интересней смотреть на солнце и мечтать о другом мире, где есть спокойная размеренная жизнь, где живут обычные люди, ходят на работу, знакомятся, заводят семьи и не знают о существовании другого мира.
Слышу громкий удар в стену и опять возню, но я еще не готова выплывать из мечты в реальность, где нет спокойствия и размеренности, не хочу мурашки от страха, а не от холода. Но все рано или поздно заканчивается, и немного погодя слышу удар уже входной двери, только ничего понять не успеваю, как меня стаскивают с подоконника, острые ногти впиваются в плечи и начинают трясти.
— Ты моя! Слышишь? Моя! — Он рычит, а я мельком замечаю лихорадочный блеск черных глаз в окантовке тонкого желтого круга.
— Т.во.я. — Заикаясь повторяю, вижу оскаленный рот, замечаю окровавленные руки и разодранную кофту. Но больше всего меня пугает именно бушующее море сумасшествия во взгляде. Они мне кажутся непривычными, а все непривычное в исполнении этого существа, является опасным для моего здоровья.
— Ты не поняла! Ты моя! — Как заведенный твердит, со злостью и не перестает трясти. — Моя! Дичь! Увижу, кого-либо рядом убью обоих! Ты Моя! Ты это понимаешь?
— Д.да. — Тихо и спокойно выдавливаю, пытаясь не зареветь. Голова от такой тряски начинает кружиться, но не долго. Он откидывает меня, и я сползаю по стеночке на пол, ударившись затылком.
— Повтори! — Приближается голос. Вижу удар кулаком в стену. Вижу пыль, осыпавшуюся от этого удара, и покорно повторяю, зажмуривая слезящиеся глаза.
— Твоя. — Когда тебя не трясут, и ты не смотришь в лицо безумцу, говорить или врать становиться намного легче.
— И заруби себе это на носу. — Постояв еще немного, он уходит, слышу, как громко хлопает дверь.
Моих моральных сил не хватает, чтобы попробовать подняться и перебраться на кровать, да и трясущиеся коленки не позволят, поэтому пытаюсь вернуться мысленно в свои мечты, успокоиться, но не получается. Как всегда.
Столько уже дней прошло в диком страхе и боли, что уже пора смириться с неизбежным концом, но отчего-то это не получается, и каждый раз страшно и хочется жить. Он говорил, что раньше, очень давно был человеком, а я с каждым разом убеждаюсь, что в этом существе человек не жил никогда, потому как человеку свойственно сострадание, или, если выразиться точнее, то сострадание, по которому даже отъявленный маньяк давно бы уже добил свою жертву.