– Дорогой, если ты не оставишь дома свою шубу и не купишь себе новый камзол, говорить будут всё равно, – заметила Лиана.
– Да? Ну и пусть. В столице нравы меняются каждый месяц. Тоже мне придумали, бороды брить! Я их научу, как правильно должен одеваться мужчина! И вообще, Страж Перевала что хочет, то и носит.
– Шубу, мама, придется оставить, – заключила Эния.
После завтрака она решила прогуляться с Чарой. Тот любил прятаться в снегу, закапываясь по уши, но его выдавал длинный хвост. Выйдя из замка, они прошли до скального уступа, откуда была видна дорога, ведущая в долину. Зимой здесь бушевал сильный ветер, но сейчас он превратился в легкое дуновение, доносящее снизу запахи весны. Чара убежал вперед. Эния шла по следам, высматривая, где тот затаился, но он и не прятался. Ирбис стоял на снежном козырьке. Кончик его хвоста подрагивал, уши стояли торчком, а сам Чара замер в напряженной позе, смотря вниз. Девочка подошла ближе и услышала глухое рычание. Что встревожило её любимца?
На повороте дороге темнело пятно – сани цвирга. Они стояли на месте, но ведь Аш-Гир так торопился вернуться домой! Эния обернулась в нерешительности. Отец запрещал уходить дальше выступа без дружинников – хотя эрлу присягнули почти все горцы, но оставались одиночки, не подчинявшиеся ничьим законам. Надо позвать воинов и проверить, почему сани стоят! А вдруг цвирг решил поправить груз или просто размять ноги, а она всполошит весь замок? Вот посмеется Аргул! Эния позвала Чару и пошла вниз. Она только посмотрит и сразу вернется.
Ульрих.
Одеваться для него всегда было мукой – высохшая нога путалась в штанине и отказывалась повиноваться. Ульрих извивался на кровати, борясь с коварными застежками и своей немощью. Будь прокляты все лошади! Сколько раз он представлял, как перепрыгивает тот злосчастный забор и остается цел, а отец радуется его успеху! Но в действительности всё вышло иначе, и некого винить, кроме самого себя. Мышцы скрутило судорогой. Ульрих выхватил из перевязи маленький кинжал и уколол бедро там, где уже краснела россыпь точек. Нога проделась в штанину.
Отдышавшись, юноша сел. Шелк рубахи приятно холодил тело. Ульрих дотянулся до камзола, пододвинул тростью сапоги и приступил ко второй пытке – обуванию. Правая нога уже разогрелась, носок поймал голенище. Юноша наклонился, почти слыша, как хрустят позвонки. Кончики пальцев коснулись шершавой кожи, ступня продвинулась в сапог, ещё немного. Ульрих откинулся на спину, задрав ноги. Подошвы стукнули в стену. Опираясь на трость, он встал и перевел дух. Утренняя разминка закончена, теперь можно и поесть.
– Гридо!
Рослый слуга возник на пороге. Этого заботливого увальня отец приставил к Ульриху восемь зим назад, когда трой Олген заверил, что сын Стража Границ выживет после падения. Никто не думал, что спокойная кобыла заартачится. Уль хорошо помнил ту обиду – он только хотел перепрыгнуть изгородь, чтобы показать отцу, как хорошо управляется с лошадью, а та его сбросила! От удара потемнело в глазах, боль пронзила тело. Трой потом говорил, что ему еще повезло, он сломал не позвоночник, а только ногу. Но спина всё равно болела, особенно к перемене погоды, как сейчас.
Ульрих скривился. Казалось, кто-то пронзил тело раскаленным прутом и медленно проворачивает его в ране. Гридо застилал постель, упрекая молодого господина, что тот не подождал и оделся сам. Позвоночник пылал огнем, Уль прошипел сквозь зубы что-то нечленораздельное. Слуга резко обернулся и цапнул за руку своей лапой.
– Нет! – вскрикнул юноша. – Отстань!
Гридо не обратил на вопли никакого внимания. Он повалил Ульриха на постель и бережно снял с него камзол и рубашку. Юноша пытался вырваться – неужели зря потратил столько сил на одевание? – но куда ему, ломанному, против этого медведя! Гридо перевернул на живот, жесткие пальцы вонзились в спину. Ульрих застонал, уже не сдерживаясь. Огромные лапищи мяли его как тесто, хруст позвонков, наверное, был слышен и в Джангарских степях. Сведенные мышцы расслабились, внутренний огонь запылал жарче, но уже не калеча, а очищая тело от боли. Гридо в последний раз провел ладонями по спине, втирая холодную мазь. Пожар утих. Уль изловчился и пнул слугу.
– Только попробуй еще раз меня схватить!
– Молодой господин должны были позвать меня, чтобы одеться. Так приказал милорд, – сказал Гридо, даже не поморщившись.
– Я прекрасно справился и без твоей помощи!
– Но вновь защемили спину.
На это Ульрих ничего возразить не мог. Он позволил одеть себя, но пуговицы камзола застегнул сам. Гридо мирно стоял в сторонке, его широкое, покрытое веснушками лицо не выражало ничего, кроме предупредительной вежливости. Юноша погрозил ему увесистым набалдашником трости, сделанным в форме конской головы.
– Я прожил пятнадцать зим, не надо со мной нянчиться как с ребенком.
– Слушаюсь, сэр.
– Мой отец прикажет тебя высечь, когда я сообщу ему, как ты грубо со мной обращался.
– Вы можете сказать милорду это лично, эрл Тронвольд только что вернулся с границы.
– Что же ты молчишь, дубина?!
Ульрих торопливо встал, Гридо распахнул дверь. Опираясь на трость, юноша заковылял по коридору. Отец приехал! Он не видел его с зимы. Злые языки говорили, что эрл стесняется сына, поэтому всё время проводит на границе; при дворе шутили, что Жеребец охромел, но Уль знал точно – Ксант Тронвольд его любит, а причина частых разъездов – мать. Двоюродная сестра самой королевы, Кларисса Мировинг тоже любила сына и не могла простить мужу, что не уследил, не спас мальчика, когда гнедая кобыла сбросила его перед барьером. От матери Ульриху достались волосы цвета спелой пшеницы и голубые глаза, а отец наградил его тонким носом и чувственно-пухлыми губами.
Хоть Ульрих и спешил, но Гридо оказался у двери первым. Он отворил тяжелую створу, и на юношу обрушился водопад звуков и запахов. Ржали скакуны, копыта звонко цокали по мощенному камнем двору, где тут и там уже поднимался пар от кучек конских каштанов. Кларисса часто говорила, что дай эрлу волю, он весь замок превратит в одну большую конюшню, на что Ксант отвечал, что его абиссинец уже не раз спасал ему жизнь, а за женой он таких подвигов не припомнит. Обычно эрл отсутствовал по два-три месяца, предпочитая родовому замку крепости вассалов, но сейчас вернулся из пограничного разъезда гораздо раньше. Ульрих обрадовался и удивился одновременно.
Ксант гарцевал посреди двора на черном как смоль Марко, отдавая приказания кирасирам. Глядя на него, становилось понятно, почему его прозвали Жеребцом. Такой выправке мог позавидовать герцог Карийский Олаф Лангобард – сам страстный лошадник, а о рейдах кавалерии эрла вглубь Джангарских степей ходили легенды. Завистники утверждали, что у прозвища есть и второе значение: в граничных крепостях эрл объезжает не только породистых скакунов, но и не менее породистых кобылок – дочерей и даже некоторых жен верных вассалов. Впрочем, те же сплетники порой и оправдывали Ксанта Тронвольда: что еще остается делать статному мужчине, если жена так холодна к его стати? Ульрих не слушал никого, хотя в отношении матери соглашался с молвой – любовь родителей давно переросла в привычку.
– Отец!
– Эй, Ульрих!
Ксант спрыгнул с коня и подбросил сына в воздух. От эрла пахло потом, кострами и сталью. На кирасе блестела свежая царапина, в густой шевелюре запутались травинки. Ульрих с внезапной болью ощутил собственное увечье – ему никогда не стать таким, как отец. Тот осторожно опустил его на землю и спросил:
– Ну, как нога?
– Ходит, – грустно улыбнулся юноша.
– Спина болит?
– Немного, но Гридо её лечит.
– Это хорошо. Ты чего такой кислый? Давай перекусим, небось, не завтракал ещё? Представляешь, в степи снег уже сошел, полезли травы, цветы, – говорил по дороге Ксант, приноравливаясь к походке сына. – Сарматы, правда, тоже повылазили…