– Шеф, – сказала Изабель, – это может плохо кончиться.
– Стоять! – приказал Гамаш, выйдя на связь со всеми своими агентами в зале. – Спокойно. Спокойно. Это пройдет.
Он находился на расстоянии двадцати футов от агентов, выстроившихся перед сценой. Если начнется волнение, они окажутся на передовой.
Он знал своих людей. В основном молодые. Сильные. Полные решимости. Смотрят вперед. Он увидел, как старший по группе что-то сказал им, и они разом, как один, отставили назад правую ногу для упора. Почти незаметное движение, для того чтобы подготовиться к противостоянию, ничуть не угрожая при этом мужчинам и женщинам в зале.
Ни один из агентов не был вооружен. Если агент оказывался среди непредсказуемой и склонной к насилию толпы, то в неразберихе кто-то мог и отобрать у него оружие. И воспользоваться им. Гамаш видел такие случаи, заканчивавшиеся трагически.
И потому он приказал всем оставить служебные пистолеты в сейфе. Но дубинки взять с собой.
Прежде чем входные двери открылись для зрителей, он проинструктировал агентов на случай наихудшего развития события. Он ясно дал понять подчиненным, что наихудшим вариантом будет тот, при котором попытка полиции восстановить порядок и защитить людей приведет к эскалации насилия.
– Это, – произнес он, держа в руке похожую на биту дубинку, – инструмент, а не оружие. Всем ясно?
– Oui, patron, – ответили они.
Однако многие были недовольны тем, что им не разрешили захватить пистолеты.
Пока Гамаш читал своим людям короткую лекцию по усовершенствованию профессиональных навыков, месье Вио, смотритель здания, не сводил с них глаз и внимал старшему инспектору, держа за рукоятку свою швабру так, словно это была дубинка.
– Это ваши соседи, ваши друзья, – сказал Гамаш. – Думайте о них как о своих матерях и отцах, своих братьях и сестрах. Они хорошие люди. Они вам не враги. Не бейте их: удар дубинкой – самое последнее средство.
Доводя до них эту мысль, он заглядывал им в глаза. Они кивали.
Потом старший инспектор продемонстрировал, как нужно пользоваться дубинкой в целях самозащиты, как – для того, чтобы разделить дерущихся. Ограничить их возможности, используя ограниченные меры воздействия.
По лицам агентов он видел: не все понимают, что им предстоит. Многие изображали скуку, подразумевавшую искушенность, которой у них не было. Потому что те, кто участвовал в подавлении беспорядков, слушали внимательно. В основном это были полицейские постарше. Лакост, Бовуар и несколько других.
Они знали, что может произойти. Знали, как быстро ситуация из спокойной превращается в ужасающую.
Два дня назад Гамаш, получив это задание, сразу попросил, чтобы к его бригаде прикомандировали одного местного дежурного агента. Всего на час.
Потом, когда он узнал кое-что о заезжем профессоре, его запрос вырос до пятнадцати агентов из расположенных поблизости полицейских подразделений. Он сам их обзванивал, спрашивая молодых агентов и старших офицеров, не пожелают ли они присоединиться к нему в этот день.
Никто не отказался.
И теперь тридцать пять агентов Sûreté усваивали его инструкции о том, как быстро и умело укладывать на пол бабушек. Если возникнет такая необходимость.
Эбигейл Робинсон дошла до трибуны. Она наклонила микрофон поближе к себе и произнесла свои первые слова:
– Привет. Bonjour[28]. Как вы меня слышите?
Голос ее звучал спокойно, весело, почти по-деловому.
Гамаш не ожидал такого начала. И собравшиеся тоже.
Гомон прекратился. Топанье сошло на нет. Толпа замерла, успокоилась, лишь два-три выкрика с разных концов зала пронеслись над собравшимися.
И Гамаш моментально оценил гениальность такого подхода.
Робинсон не стала сразу начинать свою лекцию, вместо этого она приветствовала публику – очень непринужденно и очень вежливо. И поскольку здесь по большей части собрались хорошие, достойные люди, они откликнулись на ее приветствие в столь же вежливой манере.
Но провести Гамаша было нелегко. Такое обезоруживающее вступление не погасило чудесным образом все эмоции. Это была передышка, которая позволяла профессору Робинсон начать, быть услышанной.
Да, начало было блестящим. И хорошо просчитанным.
Она улыбнулась:
– Прекрасно. Отправляясь в этот кажущийся бесконечным путь оттуда… – она показала на кулисы, – сюда, я всегда боюсь, что микрофон окажется в нерабочем состоянии. Можете себе такое представить?
Теперь ее плечи приподнялись, она сдавленно заквохтала. Иначе не описать те звуки, что она произвела, – нечто среднее между смехом и хихиканьем. Это было так мило, так самоуничижительно. И опять же – расчетливо.