Весть об этом, как громом, поразила Дарьюшку. Недолго думая, она сама отправилась в Петербург к своим «монахиням-утешницам» и так торопилась, что даже позабыла захватить с собою теплую одежонку. Это было зимой 1846 года. Дарьюшке было уже за 70 лет, но, свежая и бодрая, дошла она до своих благодетельниц, и с той поры не возвращалась в деревню. И к чему было возвращаться? Ее родимая сторонушка, ее монахини-утешницы были в Питере, и все по-прежнему любили ее, брат и сестра умерли, дети их были пристроены, а любимая ее племянница Настюша, дочь сестрина, с детства своего не расставалась с Дарьюшкой, которая вскормила ее и вырастила после смерти сестры. Настя была кротка, благочестива и смиренна, горицкие старицы выучили ее грамоте. Для утешения Дарьюшки игумения Феофания перевела Настю из Горицкого в Воскресенский монастырь. Настя была слабого здоровья и прожила здесь не более пяти лет, умерла, провожаемая в могилу слезами старушки тетки и общею любовью смиренных отшельниц. Ненадолго пережила ее Дарьюшка, и похоронили ее подле дорогой ее племянницы.
А вот как художественно просто и глубоко поучительно рассказывала сама Дарьюшка о своем путешествии в Петербург.
«И побежал он (т. е. Дарьюшка) по дороге в Питер, бежал-бежал, а вот и широкая волна, по которой, человеки гуторили, ходит огненная труба (т. е. пароход), пока льдинище не затянет воду.
Уж больно холодно стало, а теплой одежонки не захватил с собой дурак; вестимо, колды скоро бежишь, так и тепло. Ну, так и добежал он до берегу; смотрит, стоит какое-то чудище, а из него дымище так и валит, а искры так блестят, и стучит, и шумит и свистит.
— Господи Иисусе Христе! Это что такое?
— А это и есть огненная труба, что без лошадок скоро ездит, словно птица летит, — поучают добрые люди.
Ну, слава Тебе, Господи! Что научил человеков уму-разуму; живая тварь-то не мучится, а железо да дерево трудятся на пользу Божиих людей. Вот и убогого человека отвезет огненная труба в Питер к матушкам!»
Добрые люди ее довезли бесплатно, напоили, накормили дорогою и обогрели.
Так и дошел он, «убогий человек», до Питера, а потом Дарьюшка нашла и дорогих матушек.
Так прибыла и поселилась в Петербурге Дарьюшка. Но и здесь не прекратилось ее странничество по местным богомольям, и здесь не окончились ее подвиги ради Бога и ближних. Особенно душа ее болела и изнывала по ее любимым утешницам-монахиням во главе с матушкою Феофаниею, на которую было возложено государем императором Николаем Павловичем трудное и ответственное дело устройства нового монастыря.
И простая Дарьюшка, несмотря на все свое простодушие и наивность в жизни, своим чутким, любящим сердцем поняла это тяжелое положение новой обители и всю душу свою отдала, чтобы утешить свою любимую матушку Феофан ию и помочь ей в ее горе и затруднениях.
Положение нового монастыря было действительно незавидное. Под него было отведено много места за Московской заставой, но материальной помощи к построению монастыря не было. Положение игуменьи Феофании казалось безвыходным, так что никогда не унывающая Дарьюшка смутилась за свою «генеральшу»[8].
Но с благословением Божиим да с помощью людей Божиих выстроили сначала деревянную церковь на кладбище да башню. В этой башенке и поселилась Дарьюшка по приказанию и благословению игуменьи, чтобы собирать доброхотные жертвования мимоходящих богомольцев на благоустройство созидающейся обители.
— Освятили башню, — рассказывала Дарьюшка, — украсили святыми образами; кружечку выставили, тарелочку поставили, а мне дураку велели сидеть в башне.
— Пошлет Господь дателя, а ты поблагодари за всякое даяние да в кружечку положи. Наше дело молиться и трудиться, а там Господь все устроит, — говорила Дарьюшке игуменья.
Преданная, любящая Дарьюшка не прекословила и одиноко поселилась в отдаленной от других строений башне. Иногда на смену ей приходили другие старицы, которые, в числе четырех, жили в небольших келейках на кладбище; они же ей и пищу приносили. (Остальные жили временно совсем в ином месте на Васильевском острове). Непритязательная, скромная Дарьюшка молилась и трудилась, и подаяния собирала, не жалуясь на свое одиночество, выносить которое ей, однако, очень было тяжело.
— Летом-то ништо, — вспоминала она об этом периоде своей жизни, — а зимой уж больно жутко приходилось: ни птица тебе не прокричит, ни собака не залает, а людей и днем куда мало! Разве проведут когда светлолобых (солдат) мимо, иль мужички с возами проедут, а то странничка Господь пронесет. Только для быков тут была торная дорожка; вишь гнали их издалека до быкова места. Иной бедняга так тебе умается, что ажно хромать станет: уж таково же жалко станет бедного быка, и заплачет убогий человек Спасу Милостиву: «Господи! Да донеси ж ты бедного быка до быкова места».