Луна! Артемида! Великая богиня прекрасного прошлого человечества! Не собираетесь же вы убедить меня в том, что ее светильник угас?.. Она не мертва. Но, быть [233] может, мертвы мы — крохотные современные черви, наполняющие свои гнилые оболочки мыслеформами, лишенными чувственной реальности. Когда мы говорим, что луна мертва, мы говорим о собственной омертвелости. Уж не думаем ли мы, жалкие черви с очками, телескопами и мыслеформами, что действительно лучше осознаем, более живо воспринимаем Вселенную, чем это делали люди в прошлом, называвшие луну Артемидой, Кибелой или Астартой? Уж не думаем ли мы, что лучше знаем луну, чем знали ее они?.. Неужели вы полагаете, что способны разобрать Вселенную на части: угасший светильник здесь, газовый шар там, немного дыма где–то еще? Как по–ребячески наивно все это — как если бы Вселенная была задним двором какого–нибудь созданного руками людей химического завода! В каком глупом свете выставляет себя человек, когда он хочет показать себя умным, полагая, что дает единственно верное и окончательное описание Вселенной! Неужели он не может понять, что описывает всего лишь самого себя, и что та личность, которую он описывает, — это всего лишь одно из наиболее безжизненных и безотрадных состояний, в которых может пребывать человек? Когда человек изменяет состояние своего бытия, он нуждается в совершенно ином описании Вселенной, и поэтому Вселенная показывает ему совершенно иное свое естество. Верно ли наше описание? Ни на йоту, как только вы меняете состояние своего сознания или состояние своей души. Наше состояние сознания становится просто невыносимым. Мы должны его изменить. И когда мы его изменим, наше описание Вселенной станет совсем иным. Мы не станем называть луну Артемидой, но ее новое имя будет более созвучно Артемиде, чем какому–нибудь угасшему светильнику или потухшему шару. Мы не вернемся к халдейскому образу одушевленных небес. Но небо снова станет для нас живым, и этот образ будет также воплощать в себе тех новых людей, которыми мы станем.
Перед тем как мы покинем вселенную современной науки, безумная мудрость хотела бы напомнить нам о принципе неопределенности Гейзенберга и теории относительности Эйнштейна. Принцип неопределенности гласит, что мы по сути не в состоянии постичь субатомную реальность, потому что она меняется в зависимости от того, как мы пытаемся ее оценить.
В дополнение этому, теория относительности утвержда [234] ет, что все измерения и выводы зависят от положения и скорости перемещения наблюдателя. Другими словами, невозможно «припереть к стенке» ни ученого, ни субатомную реальность. Похоже, что наблюдатель и объект наблюдения исполняют вместе какой–то бесконечный танец, но не в силах сделать паузу, которая оказалась бы достаточно продолжительной для того, чтобы можно было сделать четкий снимок. Науке не присуща ни объективность, ни знание абсолютной истины. Мы не в состоянии понять реальность потому, что мы находимся внутри нее… мы — это она. Мы всегда вместе, что бы с нами ни происходило.
Сознание предшествует всем вещам, сознание господствует над всеми вещами, сознание творит все вещи. Гаутама Будда
В эту позднюю эпоху цивилизации, когда наши прежние мифы и верования одряхлели, наука вызвалась занять их место, дав новые формулировки лавине все тех же старых, остающихся без ответа вопросов.
Новая научная парадигма предлагает нам куцую, непостижимую реальность, полную загадочных кварков, пионов, глюонов и антипротонов, подверженную сильным и слабым взаимодействиям, оставляя нас в конце концов в полной неопределенности, когда вероятно лишь одно: что мы по–прежнему ничего не знаем. Так что давайте–ка отправимся теперь в храм — церковь новейшего образца.
Первая церковь Науки
Собор Святых Исаака и Альберта. Куполообразной формы потолок представляет собой огромный вращающийся планетарий. Он демонстрирует панораму небес, простирающуюся до тех границ, до которых добрались в своих исследованиях астрономы. Эти границы находятся в миллиардах световых лет от нас.
В нишах собора выставлены голограммы святых от науки, причем каждый из них показан в тот момент, когда на [235] него снизошло озарение: Гераклит стоит в своей вечно изменчивой реке; Галилей смотрит через телескоп на звезды; Евклид держит в руках линейку и угольник; Ньютон застыл в важной позе, на голове у него спелое яблоко; Эйнштейн стоит перед кривым зеркалом, высунув язык; у Шрёдингера на плече пристроилась его кошка; у Гейзенберга какой–то неопределенный вид.