Когда речь идет об атомах, разговор может вестись лишь на языке поэзии
.
Во славу доктора Бора безумная мудрость может зачитать такие вирши, обнаруженные в одной газетной статье:
Антипротоны настолько малы, что один квадриллион их — или 1 000 000 000 000 000 — уместился бы на площади в 30 тысяч раз меньшей, чем точка в конце этого предложения.
В действительности наука XX века ничего нам не открыла. Некоторым образом мы вернулись в 500 г. до н. э., когда греческий философ Демокрит (мысли которого очень напоминают то, что мы слышим от некоторых современных физиков–теоретиков) писал:
Принято считать, что сладкое сладко, горькое горько, горячее горячо, холодное холодно, цветное имеет цвет. Но в действительности есть только атомы и пустота.
Демокрит полагал, что атомы — нечто реальное. Его можно простить за это, так как у него не было ускорителей частиц и лазеров, которые позволили современным физикам установить, что цельность атома — тоже миф.
В конце концов, «реальной» может оказаться лишь пустота, хотя даже это остается под вопросом. Физик Карл 232 Прибам предположил, что Вселенная может быть сродни голограмме — возможно, мы в состоянии будем проникнуть сквозь стены реальности, если узнаем заветное слово. Многие святые дураки уверяли, что любая реальность является продуктом нашего сознания. Она — сплошная иллюзия, не более чем театр теней.
Вселенная состоит из преданий, а не из атомов. Мьюриел Ракизер
В то самое время, когда Демокрит всматривался в атомную природу вещей, в Индии Гаутама Будда сумел понять, что даже атомы (калапа) могут быть разделены на более мелкие составляющие. Для обозначения субатомных частиц Будда придумал новое слово (асти–калапа). Кроме того, он учил, что за один миг эти субатомные частицы успевают претерпеть триллионы превращений. Сегодня ученые установили, что некоторые субатомные превращения действительно происходят с частотой в несколько триллионов раз в секунду. Каким образом это сделалось известно Будде? Мог ли он замедлить свои мыслительные процессы до такой степени, что на самом деле стал наблюдать события, которых за секунду случается не один триллион? Едва ли — если только, конечно, Будда не развил в себе психические силы, эквивалентные возможностям ускорителя частиц или лазерного устройства. Возможно, наука и не является адекватной заменой тех преданий, которые мы слышали ранее. Многие скептики полагают, что, сведя все к материи и энергии, наука лишила нас духа и тайны. В «Избранных местах из Феникса» Д. Г. Лоуренс, становясь похожим на завывающего на луну Койота, выступил с одним из наиболее красноречивых возражений против научной объективизации мира.
Луна! Артемида! Великая богиня прекрасного прошлого человечества! Не собираетесь же вы убедить меня в том, что ее светильник угас?.. Она не мертва. Но, быть [233] может, мертвы мы — крохотные современные черви, наполняющие свои гнилые оболочки мыслеформами, лишенными чувственной реальности. Когда мы говорим, что луна мертва, мы говорим о собственной омертвелости. Уж не думаем ли мы, жалкие черви с очками, телескопами и мыслеформами, что действительно лучше осознаем, более живо воспринимаем Вселенную, чем это делали люди в прошлом, называвшие луну Артемидой, Кибелой или Астартой? Уж не думаем ли мы, что лучше знаем луну, чем знали ее они?.. Неужели вы полагаете, что способны разобрать Вселенную на части: угасший светильник здесь, газовый шар там, немного дыма где–то еще? Как по–ребячески наивно все это — как если бы Вселенная была задним двором какого–нибудь созданного руками людей химического завода! В каком глупом свете выставляет себя человек, когда он хочет показать себя умным, полагая, что дает единственно верное и окончательное описание Вселенной! Неужели он не может понять, что описывает всего лишь самого себя, и что та личность, которую он описывает, — это всего лишь одно из наиболее безжизненных и безотрадных состояний, в которых может пребывать человек? Когда человек изменяет состояние своего бытия, он нуждается в совершенно ином описании Вселенной, и поэтому Вселенная показывает ему совершенно иное свое естество. Верно ли наше описание? Ни на йоту, как только вы меняете состояние своего сознания или состояние своей души. Наше состояние сознания становится просто невыносимым. Мы должны его изменить. И когда мы его изменим, наше описание Вселенной станет совсем иным. Мы не станем называть луну Артемидой, но ее новое имя будет более созвучно Артемиде, чем какому–нибудь угасшему светильнику или потухшему шару. Мы не вернемся к халдейскому образу одушевленных небес. Но небо снова станет для нас живым, и этот образ будет также воплощать в себе тех новых людей, которыми мы станем.
Перед тем как мы покинем вселенную современной науки, безумная мудрость хотела бы напомнить нам о принципе неопределенности Гейзенберга и теории относительности Эйнштейна. Принцип неопределенности гласит, что мы по сути не в состоянии постичь субатомную реальность, потому что она меняется в зависимости от того, как мы пытаемся ее оценить.
В дополнение этому, теория относительности утвержда [234] ет, что все измерения и выводы зависят от положения и скорости перемещения наблюдателя. Другими словами, невозможно «припереть к стенке» ни ученого, ни субатомную реальность. Похоже, что наблюдатель и объект наблюдения исполняют вместе какой–то бесконечный танец, но не в силах сделать паузу, которая оказалась бы достаточно продолжительной для того, чтобы можно было сделать четкий снимок. Науке не присуща ни объективность, ни знание абсолютной истины. Мы не в состоянии понять реальность потому, что мы находимся внутри нее… мы — это она. Мы всегда вместе, что бы с нами ни происходило.
Сознание предшествует всем вещам, сознание господствует над всеми вещами, сознание творит все вещи. Гаутама Будда
В эту позднюю эпоху цивилизации, когда наши прежние мифы и верования одряхлели, наука вызвалась занять их место, дав новые формулировки лавине все тех же старых, остающихся без ответа вопросов.
Новая научная парадигма предлагает нам куцую, непостижимую реальность, полную загадочных кварков, пионов, глюонов и антипротонов, подверженную сильным и слабым взаимодействиям, оставляя нас в конце концов в полной неопределенности, когда вероятно лишь одно: что мы по–прежнему ничего не знаем. Так что давайте–ка отправимся теперь в храм — церковь новейшего образца.
Первая церковь Науки
Собор Святых Исаака и Альберта. Куполообразной формы потолок представляет собой огромный вращающийся планетарий. Он демонстрирует панораму небес, простирающуюся до тех границ, до которых добрались в своих исследованиях астрономы. Эти границы находятся в миллиардах световых лет от нас.
В нишах собора выставлены голограммы святых от науки, причем каждый из них показан в тот момент, когда на [235] него снизошло озарение: Гераклит стоит в своей вечно изменчивой реке; Галилей смотрит через телескоп на звезды; Евклид держит в руках линейку и угольник; Ньютон застыл в важной позе, на голове у него спелое яблоко; Эйнштейн стоит перед кривым зеркалом, высунув язык; у Шрёдингера на плече пристроилась его кошка; у Гейзенберга какой–то неопределенный вид.