В эту-то эпоху и выросла Талиана, дочь Валларэнса, воспитанная при храме Бога Света. Брата она видела не слишком часто — даже навещая храм, он был постоянно погружен в свои дела; однако, он все-таки находил время, чтобы повидать ее и побыть с ней. Талиана росла, окруженная всеобщей любовью: к ней, сестре полубога, сестре живого пророка и мессии, относились с великим вниманием и почтением. Великая честь была для жрецов заботиться о ее воспитании, и лишь наиболее мудрые из них допускались к тому, чтобы учить ее. Ей ничего не запрещали и никогда не применяли к ней какие-либо наказания: впрочем, и детским капризам ее потакать не стремились. Талиана выросла и превратилась из девочки в девушку редкостной красоты и ума. Однако она ничего не знала об окружающем мире. Жрецы старательно ограждали ее от всякого зла и преуспели в этом: о грязи, о несправедливости и горе она знала только из книг, в избытке имевшихся в храмовой библиотеке. Впрочем, она не выросла бесчувственной или надменной — напротив, не имея той защитной оболочки, которая нарастает со временем вокруг сердца всякого человека, вынужденного жить в мире, где жестокость мешается с состраданием, а благородство — с бесчестием, она была как нежный цветок, выращенный в теплице. Нежная, ранимая, мечтательная, она могла расплакаться над книгой с несчастливой развязкой, или пожалеть крыс и мышей, которых время от времени травили храмовые жрецы: крысы водились в подвалах храма в великом множестве и ежедневно совершали набеги на кладовые; в библиотеке они также погрызли немало книг.
Если так она относилась к крысам, исконным врагам человеческого рода, то что же говорить о людях? Талиана редко покидала храм: люди в окрестных деревушках пугали ее, хотя она никогда и никому не признавалась в этом, даже себе самой. Поселяне казались ей грубыми, циничными, невежественными, их жены и дочери — завистливыми, глупыми, скучными. Однако она всегда приходила в негодование, когда читала в книгах о том, как дворяне помыкали ими и бесцеремонно распоряжались их судьбой и даже жизнью. Право сильного она презирала, слова благородная или высшая кровь, вызывали у нее лишь насмешку. Одного из любимых своих поэтов, писавшего возвышенные стихи о Подвиге и рыцарской Чести, она яростно возненавидела вскоре после того, как узнала, что он, будучи владельцем значительных территорий, как-то в один день приказал повесить два десятка крестьян, промышлявших в его лесах браконьерством.
Так, проводя больше времени в библиотеке, чем на свежем воздухе, как-то раз она наткнулась в одном из нижних книгохранилищ на книги, составленные еретиками и вероотступниками — к сиим произведениям в храме допускались лишь немногие даже из числа монахов и подвижников, потому что велик был яд, содержащийся в этих книгах. Но сестре Келесайна никто не посмел чинить препятствия. Однако чистота души не спасла ее от книжного яда, потому что ересь, содержащуюся в тех фолиантах, она принимала за истину, а красивая ложь нравилась ей больше, чем скучная правда. Так она ознакомилась с сочинениями чернокнижников о начале мира: по их писаниям выходило, что мир был сотворен теми, кого впоследствии обитатели небес заточили в преисподнюю, и заперли там, потому что единолично желали обладать всей властью над Сущим. Сказания о благородных служителях Света изрядно к тому времени успели наскучить Талиане и теперь новые герои похищали ее сердце и заполняли воображение — их одежды всегда были черны, а лица исполнены печали. Их облагораживала тень неизбежного поражения — ведь тот, кто погибает без надежды и без цели, но сохраняет гордость и не испытывает страха, невольно вызывает к себе сочувствие и уважение. Победителей же она возненавидела. Так ее мир перевернулся — тьма стала светом, а свет тьмой. Прочие хроники былых событий, хранившиеся в других частях библиотеки, она теперь называла «книгами победителей» и, читая их, мысленно подвергала строгой цензуре: ведь победители неизбежно приукрашивают собственные деяния, а на побежденных врагов своих нещадно клевещут.
С храмовыми жрецами Талиана вступала в долгие диспуты и изводила их каверзными вопросами, убедительно ответить на которые не способен ни один из живущих, потому что не существует в этом мире зла, которого нельзя было бы представить добром, или добра, которого нельзя было бы обратить ко злу. Но жрецы пытались отвечать на эти вопросы и неизбежно попадали впросак, а Талиана торжествовала. Неоднократно она была вызываема к настоятелю храма, и имела с ним долгие беседы, которые неизбежно заканчивались просьбой оставить чтение еретических книг, но просьбы эти и советы не имели никакого действия, да и лечение той духовной болезни, которой заразилась Талиана, нельзя было осуществить так просто. Что до Келесайна, то он знал о новых увлечениях своей сестры, но оставлял их без внимания, полагая девичьими выдумками и безвредными мечтами, которые со временем пройдут, не оставив следа. Он ошибался.
Как-то он взял ее с собой на бал в столицу и представил королевскому двору. Бал длился всю ночь, придворные спорили о том, кому из них танцевать с Талианой, и кое-кто из-за этого даже был вызван на дуэль. Как было уже сказано, Талиана обладала незаурядной красотой; что же касается ее происхождения, то оно, по меньшей мере, равнялось королевскому — единокровная сестра мессии имела в своих жилах кровь наиблагороднейшую из возможных. Первым в числе ее ухажеров был один из королевских сыновей, и девушка поначалу была к нему благосклонна, ведь он был молод, красив, умен и мужественен. Во дворце вместе с братом Талиана пробыла несколько дней, и уже собиралась к скорому отъезду из столицы, с тем, чтобы вернуться в обратно в храм, когда случайно от служанки узнала о готовящейся казни преступников. Она осталась до казни. Кровавое действо, развернувшееся на ее глазах, неприятно поразило Талиану и ввергло в полуобморочное состояние. Одна из казнимых была ведьмой, и против нее не имелось неопровержимых улик, однако по личному распоряжению Келесайна ведьме был вынесен смертный приговор. Когда Талиана узнала об этом, она обвинила брата во всех смертных грехах и во всех страшнейших преступлениях: ее вера, слепленная из фантазий и лживых еретических книг, получила в этот день последнее подтверждение.
— Ты не видишь того, что вижу я, — сказал ей Келесайн. — На этой женщине — печать Мастера Леонардо. Творить зло для ее так же естественно, как и дышать. Внешне она ничем не отличается от обычного человека, но печать порчи, что лежит на ее душе, легко заметит любой из Обладающих Силой. Эта женщина уже не имеет полной свободой воли: расточение порчи вовне — ее обязанность и удовольствие. Может быть, она еще не успела никого погубить, но обязательно погубит в будущем, если мы ее отпустим.
— Ты не можешь этого доподлинно знать! — Воскликнула Талиана.
— Волку свойственно питаться мирными животными, — ответил на то Повелитель Молний. — Рабе Мастера Леонардо — творить черные чары и собирать с людского рода кровавую жатву.
— Ты даже и не допускаешь того, что можешь хоть в чем-то ошибаться! — С еще большей яростью выкрикнула девушка.
— Миледи, — сказал ей принц, стоявший неподалеку. — Ваш брат — святой человек и посланец небес: он не может ошибаться. К ведьме и так проявлено милосердия больше, чем она заслуживает: в прежние времена эту ведьму сожгли бы живьем, а в нынешние бросят в огонь только ее труп.
— И вы полагаете это милосердием? — Спросила Талиана.
— Да, — ответил принц.
Меж тем ведьму подвели к гильотине. Вид ее был жалок и невольно вызывал сочувствие, кроме того, она была еще очень юна.