Выбрать главу

Егор с усилием перевернул Фердинанда на спину, причем голова его глухо брякнула о паркет. Егор четыре раза нажал на грудную клетку, а потом разжал сомкнутый клюв. Егор вдохнул, а Фердинанд выдохнул, да еще и рыгнул вдобавок. Густой спиртовой дух шибанул Егору в нос, наполнив квартиру ошеломляющим дурманом. Егору стало нехорошо. Он и сам не был аскетом по жизни, и с утра сегодня пил: у Светланы — коньяк, в клинике — спирт, у Вероники — водку… Но это!

Фердинанд нечеловеческим усилием перевалился на бок, подперся крылом и приоткрыл мутные глазки. Долго фокусировал взгляд и наконец увидел искаженное лицо Егора, который зажимал нос шарфом.

— А-а! — взвыл Фердинанд. — Убивец! Смерть моя пришла! — и бросился в шкаф.

«Вот нажрался, скотина! — взбесился Егор — и главное, где взял?! Мать, что ли, принесла? Совсем рехнулась? «Трилл», «Трилл»! — Взгляд его бессмысленно блуждал по комнате. И вдруг наткнулся на ровную длинную трещину в стене около камина. — Утром не было…» — подумал Егор, подошел к стене и сунул палец в трещину. Палец вошел легко, без всяких затруднений. Егор с детским любопытством сунул в трещину руку — и рука ушла туда, в темноту и пустоту…

Кусок стены плавно повернулся на оси, открывая взору тайник… Вспыхнул мягкий свет, отражаясь в зеркалах и хрустале, заиграла музыка:

Ах, мой милый Августин! Всё прошло, всё!

Перед Егором явился, как мираж в пустыне, бар, чудеснее которого он в жизни не видал! Самые драгоценные вина — любовно собранная коллекция напитков со всего света. Егор ахнул. Не было только закуски.

Но Егора это не остановило. Рука его сама нащупала серебряный кубок с гербом и вензелем Людовика XVI, он шагнул в угол ниши, где с первого взгляда заприметил пузатый дубовый бочонок, Егор отвернул кран, и божественный золотой коньяк, обволакивая благоуханием, принял в свои объятия исстрадавшуюся душу бедного врача. Что там «Наполеоны», «Мартели» и «Арараты». Тьфу! Ослиная моча! Ради такого мига стоило жить и страдать!

Егор согрел в ладонях чудо-коньяк, вдохнул его аромат и по капельке, смакуя, осушил королевскую чашу до дна. Счастливо улыбнулся и упал ничком. Как Фердинанд. Так же неестественно заломив крылья. То есть руки. Впрочем, он чувствовал себя крылатым.

А поутру они проснулись в состоянии тяжкого похмелья, которое известно только русскому человеку и обрусевшему попугаю. Лежали они, обнявшись, согревая друг друга (видимо, ночью Фердинанд замерз и вылез из шкафа).

Егор встал, шатаясь, и пошел искать аспирин, которого, конечно, не было, потому что в этой квартире давно никто не жил и не пил. Егор хлебнул воды из-под крана. То же самое сделал Фердинанд.

Придя в себя, Егор повздыхал и начал тяжелый мужской разговор:

— Федя! Прости, друг! Я тебя никогда не забуду. Ты мне как брат. Но пробил час великих испытаний! Придется нам расстаться.

Фердинанд, ревматически шаркая и трясясь мелкой похмельной дрожью, отправился в бар и вернулся с пузатой черной бутылочкой. Фердинанд явно лучше разбирался в содержимом тайника, чем Егор. Он раскрошил сургуч мощным крючковатым клювом и протолкнул пробку внутрь.

— Что ты делаешь, босяк? — возмутился Егор, хотя мысль собутыльника он уловил с лету. Причем мысль была правильная. Аспирина-то нету… — Я с крошками пить не буду!

— Не пей, — равнодушно сказал попугай. — Кто тебя заставляет?

Но Егор уже побежал за тарой, чувствуя, что и его трясет мелкой дрожью. Себе он взял королевский кубок, который ему еще вчера приглянулся, а Фердинанду поставил хрустальный тазик с серебряными ручками.

Густой пиратский ром ударил в голову, вышиб вчерашний хмель и наполнил тело легкостью, а душу — удалью. Жить стало проще.

— Федя, а ведь я тебя сдать хотел! — Егор размашисто ударил себя в грудь. — С потрохами!

— А что ж не сдал? — вежливо поинтересовался попугай.

— Слаб человек, Федя! Вот в чем подлость-то! — горевал Егор. — Ну, что я? Ну, замочат, туда мне и дорога! А мать? А клиника? Всё прахом пойдет. А из-за чего? Из-за тебя, Федя. Ты сам посуди! Кто ты и кто я?

Помолчали.

— Но! — Егор опять ударил себя в грудь. — Я не живодер! Я, конечно, не Иисус Христос, но и не Иуда. Я где-то посередке. Я простой, понимаешь?

— Понимаю, — сказал Фердинанд. — Я сам простой.

Егор распахнул окно, с удовольствием глотнул свежего воздуха, оглядел улицу и ближние крыши и сказал шепотом: