– Спрыгнул или упал.
– Из Джон Джей?
– Вот это здание?
– Да, это Джей.
– Значит, из Джон Джей.
Коп курил, и когда затягивался, выглядел так, будто вот-вот готов был выплюнуть легкие.
– Я думал, ты имел в виду колледж на 57-й.
Джордж стоял и смотрел на него.
– Не знал, что на 57-й есть колледж.
– Ты что, не местный? – спросил детектив.
– Восточный Коннектикут.
– Ясно. Джон Джей Колледж. В центре. Криминология и все такое. Такие, как я, его хорошо знают.
– Кто-нибудь видел, с какого этажа он упал? Вы представитесь? Вы из два-семь?
Все произносили номер участка, называя две цифры.
– Вообще-то, из два-пять, просто был на 110-й, когда услышал вызов. Я – детектив Джон Снеттс. Кроме шуток. С-Н-Е-Т-Т-С.
– Кто-то из два-семь прибудет, или вы этим займетесь?
– Отдел по расследованию убийств. Манхэттен, север. Мое дело подготовить почву.
– Убийств? – спросил Джордж.
– Они всегда первые, – ответил Снеттс.
Джордж поблагодарил его. Анна не смотрела на него, ее взгляд был прикован к мальчишке на тротуаре, к неестественно вывернутым конечностям. Джордж коснулся ее спины. Они взглянули на Артура, сновавшего над телом со своим фотоаппаратом, погрузившись в специфику обстановки, как заядлый хирург, – полицейские практически не обращали на него внимания. Он выискивал поблизости надежные источники света. Пухлый – было в нем нечто, заставившее Анну подозревать, что он девственник, – но пылкий и проворный. Пару секунд он смотрел на них, затем по-артуровски кивнул и вернулся к работе. Джордж указал на другую сторону улицы, смена фокуса. В ста пятидесяти футах напротив почти чудесным образом находилась больница Святого Луки, чуть ближе, где все гудело, свет слепил глаза, стояли оранжевобокие «Скорые», виднелись черные силуэты копов и медиков, проходивших сквозь двойные двери в приемник и возвращавшихся обратно. Мальчишка разбился прямо у больницы «Скорой помощи». Свет полицейских мигалок, машин «Скорой помощи»: тошнотворное, головокружительное мгновение, сюрреалистичное, как и все, что происходило этой ночью. Джорджа словно на миг подключили к иностранному телеканалу: немецкому, польскому или русскому, со странным освещением и сомнительной ценностью. Язык ничего не выражал.
Три медика из больницы склонились над мальчиком, но вскоре поднялись, срочных мер уже не требовалось.
– Констатируем в госпитале, – сказал один из них Снеттсу, и тот кивнул.
– Запишу час тридцать девять.
Двое принялись вытаскивать носилки из кареты.
– Надо дождаться ребят из убойного и судмедэксперта, пока не забирайте его, – предупредил их Снеттс.
Лицо Анны было спокойным, серьезным, ни тени ужаса, Джордж осознал, что и его собственное было таким же. Кислота давала отрешенность, или нет, следовало назвать это принятием – вот оно, кажущееся реальным, неразрешимое, неизменное, неумолимо таинственное, полное фактов настоящее, которое нельзя запланировать, нельзя переиграть в памяти, изменив его, ведь оно перед тобой, в твоей голове, и ты принял его.
Он попытался представить, как это больно. Быть может, теперь перед лицом смерти он будет вот таким: может ли кислота изменить твое отношение к смерти? Больно будет лишь секунду, он отсчитал ее: раз одна тысяча[34]. Затем ты оказываешься в темноте, похожей на сон. Боже, какой чудовищный удар. Лицо Анны рядом: застывшее, безмолвное, серебристо-розовое, по нему пробегают красные и белые вспышки, полицейский стробоскоп.
– Я чувствую, – сказала она. – Чувствую, как падаю, падаю, падаю, ничто в мире еще так не падало. – Она была где-то далеко, голос был спокойным, как вода в пруду, и неясно было, что лежит в глубине.
– Но упала не ты, – сказал Джордж.
Она повернулась к нему:
– Вот как? Я это чувствую. Вижу темный водоворот, а затем ослепительный свет, падаю, падаю, падаю. Падаю. Никогда не представляла, каково это. Твой желудок выстреливает в небо. Ты падаешь, а то, что внутри, хочет остаться там, где ты был. Легкие забиваются в глотку. Кожа идет волнами, как вода, тянется вверх. Это безумие. Это отвратительно. Странно, но в какой-то степени это даже комфортно, заманчиво. Полет. Таков, какой он есть.
Он хотел обнять ее, притянуть к себе, но чувствовал, что ей это не нужно, и товарищески опустил руку на ее плечо, а затем убрал.
– Мы не можем летать и не можем ходить по воде, – прошептал он.