Он тяжело приземлился на слой опавших листьев, выпустил из себя множество маленьких ножек и тяжеловесно повернулся, чтобы взглянуть на шамана. Лица у сундука, конечно, не было, но даже сквозь вызванную грибами дымку шаман с ужасом осознал, что эта штуковина смотрит именно на него. И взгляд этот был не из приятных. Потрясающе, до чего злобными могут показаться замочная скважина и пара сучков.
Затем, к огромному облегчению начинающего шамана, сундук вроде как пожал плечами и рысью скрылся между деревьев.
Шаман совершил сверхчеловеческое усилие и припомнил правильную последовательность движений, поднимающих человека с земли. Ему даже удалось сделать пару шагов, прежде чем он взглянул вниз и решил бросить это бесполезное занятие, потому что у него закончились ноги.
Ринсвинд тем временем отыскал какую-то дорожку. Она здорово петляла, и он предпочел бы, чтобы она была вымощена, но пока он по ней шел, у него имелось хоть какое-то занятие.
Деревья неоднократно пытались завязать с ним разговор, но Ринсвинд, пребывая в полной уверенности, что для деревьев такое поведение ненормально, не обращал на них никакого внимания.
День клонился к вечеру. Ни единый звук не тревожил воцарившуюся тишину, если не считать жужжания мелких, мерзких, кусачих насекомых, треска падающих время от времени веток и перешептывания деревьев, обсуждающих вопросы религии и неприятности с белками. Ринсвинд вдруг почувствовал себя очень одиноким. Он представил себе, что будет жить в лесу вечно, спать на листьях и питаться… и питаться… питаться тем, чем питаются в лесу. Деревьями, предположил он, орешками и ягодами. Ему придется…
– Ринсвинд!
Навстречу по тропинке шел Двацветок – промокший насквозь, но сияющий от удовольствия. Следом трусил Сундук[2].
Ринсвинд вздохнул. Он-то думал, что хуже и быть не может…
Начался какой-то особенно мокрый и холодный дождь. Ринсвинд с Двацветком сидели под деревом и смотрели на падающие капли.
– Ринсвинд?
– М-м?
– Почему мы здесь?
– Ну, некоторые говорят, что Диск и все остальное сотворил Создатель Вселенной, другие считают, что это весьма запутанная история, имеющая отношение к гениталиям Высочайшего Бога и молоку Небесной Коровы, а кое-кто утверждает, будто все мы обязаны своим существованием случайному раскладу вероятностных частиц. Но если ты имеешь в виду, почему мы сидим здесь, а не падаем с Диска, то об этом я не имею ни малейшего понятия. Должно быть, произошла какая-то ужасная ошибка.
– О-о. А как ты думаешь, в этом лесу есть что-нибудь съедобное?
– Да, – горько отозвался волшебник. – Мы.
– Если хотите, у меня растут желуди, – услужливо предложило дерево.
Несколько минут они сидели в сырости и молчании.
– Ринсвинд, дерево сказало…
– Деревья не разговаривают, – отрезал Ринсвинд. – Очень важно это помнить.
– Но ты ведь сам слышал…
Ринсвинд вздохнул.
– Знаешь что, – сказал он. – Ты, похоже, позабыл элементарную биологию. Чтобы говорить, тебе требуются всякие причиндалы типа легких, губ и… и…
– Голосовых связок, – помогло ему дерево.
– Ага, их самых, – подтвердил Ринсвинд, но опомнился и, резко замолчав, мрачно уставился на дождь.
– А я-то думал, волшебники все-все знают о деревьях и лесе, – с упреком заметил Двацветок.
В его голосе редко слышались нотки, позволяющие предположить, что он считает Ринсвинда кем-то другим, кроме как замечательным чародеем. Поэтому уязвленный волшебник был вынужден что-то да ответить.
– А кто тебе сказал, что я ничего не знаю? – раздраженно бросил он.
– Ну и что это за дерево? – спросил турист.
Ринсвинд посмотрел вверх.
– Береза, – твердо сказал он.
– Вообще-то… – начало дерево, но быстро заткнулось, поймав на себе Ринсвиндов взгляд.
– А те штуки наверху выглядят совсем как желуди, – заявил Двацветок.
– Да, ну, в общем, это бесчерешковая, или семидольная, береза, – объяснил Ринсвинд. – Ее орешки очень похожи на желуди. Могут обмануть кого угодно.
– Вот это да, – восхитился Двацветок, однако тут же спросил: – А вон тот что за куст?
– Омела.
– На нем же шипы и красные ягоды!
– Ну и что? – сурово спросил Ринсвинд и впился в туриста взглядом.
Двацветок сломался первым.
– Ничего, ничего… – покорно пробормотал он. – Должно быть, меня неправильно информировали.
– Вот именно.
– Слушай, под кустом растут какие-то большие грибы. Их есть можно?
Ринсвинд с опаской посмотрел на грибы. Они действительно выглядели очень большими, и шляпки у них были красного цвета, все утыканные белыми пятнышками. По сути, эти грибы относились к той разновидности, которую местный шаман (он как раз пытался завязать дружбу со скалой в нескольких милях от этого места) стал бы есть только после того, как привязал бы себя за ногу к большому камню. У Ринсвинда не было другого выхода, кроме как вылезти под дождь и приглядеться к грибам.
Он опустился на колени в опавшие листья и заглянул под одну из шляпок.
– Нет, для еды они совершенно не годятся, – слабо сказал он через некоторое время.
– Почему? – крикнул Двацветок. – У них что, пластинки не того цвета?
– Ну, не совсем.
– Тогда, наверное, на ножках не такие пленки?
– Вообще-то, с виду с ними все в порядке.
– Значит, шляпка. Эти пятнышки крайне подозрительны, – догадался Двацветок.
– Я в этом не уверен.
– Так почему же их нельзя есть?
Ринсвинд кашлянул.
– Все дело в крошечных дверцах и окнах, – удрученно произнес он. – Первый и главный признак.
Над Незримым Университетом грохотал гром. Дождь лился на университетские крыши и, клокоча, хлестал из глоток горгулий, хотя одна или две твари посообразительнее сумели-таки укрыться среди лабиринтов черепицы.
Далеко внизу, в Главном зале, на углах церемониальной октограммы стояли восемь самых могущественных волшебников Плоского мира. Вообще-то, говоря по правде, они не были самыми могущественными, однако все до единого обладали большими способностями к выживанию, а в мире магии, основанном на жесточайшей конкуренции, это означало практически то же могущество. Каждому волшебнику восьмого уровня дышали в спину полдюжины волшебников седьмого уровня, пытающихся убрать его с дороги, и старшим волшебникам следовало изначально выработать у себя бдительность по отношению к, скажем, скорпионам в своей постели. Итог этим размышлениям может подвести одна старая поговорка, которая гласит: когда волшебнику надоедает искать у себя в тарелке толченое стекло, значит, ему надоела жизнь.
2
Все, что сделано из груши разумной, будет следовать за своим хозяином повсюду, поэтому ее древесину зачастую использовали для изготовления погребальных чемоданов, которые клали в могилы богатых мертвых королей – монархи хотели быть уверенными, что начнут новую жизнь, имея под рукой пару чистого белья.