«Горечь упреков самому себе мучила его все больше. И все больше с годами проявлялись в нем мистические настроения. Он сдал знаться с гадалками и ворожеями, встречался с квакерами, молился с ними и, как и они, верил в духовное совершенствование человека… Он начнет посещать радения ясновидящей Е.Ф. Татариновой. Знаменитая тогда пророчица, возглавлявшая секту хлыстов, своими откровениями приводила царя “в сокрушение, и слезы лились по лицу его”. Словом, религиозное рвение Александра I, с годами развившееся, было, несомненно, следствием убийства отца и его участия в этом злодеянии. Проще говоря, он стремился искупить вину и замолить грех». (Белоусов, 1999. с. 89.)
«…В личном характере Александра начали замечаться черты, ясные даже поверхностному наблюдателю, именно усиление подозрительности, бывшей в нем и раньше, мнительность и задумчивость… Император был очень религиозен и чрезвычайный христианин. Вечерние и утренние свои молитвы совершал на коленях и продолжительно, от чего у него на верху берца у обеих ног образовалось очень обширное омозоление общих покровов, которое у него оставалось до его кончины… Итак, события 10-ти лет царствования Александра I и в особенности изменения в его личности и характере, происшедшие к концу его жизни, настолько были резки и соответственно поражающи, что современники и окружающие его не могли не останавливаться мысленно на этих переменах… Страсть к передвижениям, проявившаяся особенно сильно в эти годы, совершенно не соответствовала нуждам управления государством, скорее и вернее это было просто неудержимое стремление к перемене мест, чтобы не оставаться подолгу где-нибудь на одном месте, это было болезненное явление со стороны человека, не доверяющего никому и опасающегося всех… Но это лишь одна из черт болезненно измененного характера Александра. Другая по менее важная черта — это мистицизм, это набожность и крайняя религиозность. На этой почве Александр сошелся даже с таким изувером и, несомненно, душевнобольным человеком, как Фотий3… Вполне гармонирует с этим и страсть говорить и действовать загадками, какими-то полунамеками, таинственно… С другой стороны, о существовании болезненной подозрительности в Александре нам говорит не только его страсть к путешествиям, но и такие факты, как упорный отказ от лекарств во время болезни в Таганроге, или дело расследования о камешке, попавшем в хлеб, испеченный поваром во время пребывания в Таганроге, когда Волконскому едва удалось убедить императора в отсутствии злого умысла с чьей-либо стороны. Мы видим, как во время болезни Александр часто посылал за императрицей, чтобы она присутствовала во время его обеда, и случалось тоже, что он обращал ее внимание на особенность вкуса того или иного блюда или питья, — если не считать это изменением вкуса уже вследствие острой болезни, то, конечно, придется отнести его на счет психической причины. Мы не имеем прямого основания предполагать существование галлюцинаций у Александра, но его беседа с Фотием дает повод думать, что внушенным образом могло на этот раз дело дойти до появления их, можно думать, что он мог тщательно скрывать их, как это делают обычные больные, и притом так искусно, что никому и в голову не могло придти подозревать что-либо подобное. Однако не редко можно было слышать от современников, что государь находится “как бы в каком-то душевном затмении”…Не об эволюции личности должна идти речь при разборе характера Александра в пределах физиологических изменений ее, а о патологических изменениях душевной деятельности под влиянием развития определенного болезненного состояния». (Василич, 1991, с. 13, 26, 96–97, 102, 110.)
«В состоянии моральной депрессии, в каком он доживал последние годы, он готов был откладывать крупные и требовавшие решимости действия до времени, когда не ему придется их совершать. Так в деле будущих декабристов, так в деле о престолонаследии. А черты этой моральной депрессии явственны в его закате. Он точно места себе не находит. Эти продолжительные поездки, иногда по дальним областям и севера, и востока империи, не связаны с какими-либо правительственными задачами и не приводят к каким-либо мероприятиям… Почва для наивной легенды о старце Федоре Кузьмиче… была подготовлена всем поведением Александра в последние годы его жизни». (Пресняков, 1990, с. 256–257.)