Отношения между его наследником и молодым рыцарем озадачивали и беспокоили короля. Тесная дружба между мужчинами была признанной особенностью средневекового общества. Современник сравнивал дружбу Эдуарда и Гавестона с дружбой Давида и Ионафана, истинное оправдание мужской близости в Писании. Но такая близость, которая, как заявлялось в англо-норманнской поэме «Амис и Амиль», могла быть даже важнее верности к жене, основывалась на полной взаимности и исключала любой намёк на физическую близость. Если существовала физическая близость, в которой один партнёр был активен, а другой пассивен, это составляло противоестественный акт и явное нарушение законов морали. Каковы бы ни были подозрения современников, они едва ли решались высказать их, пока Эдуард был жив. И только после его смерти автор хроники из Мелсы мог категорически заявить, что Эдуард «безудержно предавался содомскому греху, и всю жизнь не было ему удачи и милости».
Каковы бы ни были подозрения Эдуарда I, он хотел избавиться от Гавестона, тем более что вёл переговоры о женитьбе сына на французской принцессе. Когда весной 1307 г. сын его, сильно осмелев, попросил отца даровать его другу графство Понтье, реакция короля была яростной. «Подлец, презренный мальчишка, как смеешь ты, который никогда ничего не завоевал, раздавать земли? Богом клянусь, если бы я не боялся расколоть королевство, тебя следовало бы лишить наследства». Он двинулся на сына, схватил его за голову, вырвал с корнем волосы. 26 февраля он издал указ об изгнании Гавестона из королевства и приказал сыну никогда больше не видеться со своим фаворитом. Через несколько месяцев, 7 июля 1307 г., несдержанный король-воитель умер в последнем походе против непокорных шотландцев.
Эдуард II тут же отменил указ своего отца, чем немедленно вернул своего любимчика Пьера де Гавестона, вызвав его обратно ко двору, сделав графом Корнуэльским (6 августа 1307 г.) и наделив обширными поместьями, среди них и землями, которыми владел министр его отца Уолтер Лэнгтон, епископ Ковентри, который однажды сделал Эдуарду резкий выговор за его непотребный образ жизни.
Из соображений удобства оба мужчины женились. Гавестон — на племяннице короля Маргарите де Клер, сестре молодого графа Глостера, богатой наследнице; она родила от Гавестона дочь. Эдуард женился, как уже договорился его отец, на двенадцатилетней дочери французского короля Изабелле. Эдуард действительно был бисексуален, так как у него от жены было два сына и две дочери и ещё незаконный сын Адам. Однако именно на Гавестона Эдуард изливал свою любовь, причём до такой степени, что люди задумывались, не был ли он жертвой чёрной магии. Гавестон, жизнерадостный и безразличный к неодобрению магнатов, радовался своему новому положению.
В основном большинство магнатов гораздо меньше думали о Гавестоне и о его влиянии на короля, хотя им очень не нравилось, как он направлял покровительство короля, чем о своих собственных политических правах, которых, как они считали, отец Эдуарда II их лишил и которые они жаждали вернуть. Но Гавестон был тем козлом отпущения, на которого они могли направить свою враждебность. Им удалось вставить новую фразу в клятву, приносимую королём при коронации, в том смысле, что Эдуард обещал соблюдать «законные права и обычаи, которые выберет общественность королевства». Эти слова им нетрудно было истолковать в своих собственных самых заветных интересах. И в качестве прелюдии к нажиму на короля 28 апреля 1309 г. совет потребовал изгнания Гавестона.
Эдуарду пришлось решать. Если бы он не послушался баронов, ему могла грозить гражданская война, которую он выиграть не мог. Он был эмоционально привязан к Гавестону, но надеялся, что если согласится его изгнать, то сможет и найти способ его вернуть. Гавестон был удалён от двора 18 мая, но 28 июня назначен наместником Ирландии — пост, на котором должен был себя реабилитировать. В отчаянии от потери компаньона, Эдуард проводил его до Бристоля, откуда Пьер должен был отплыть в Ирландию. Позже Эдуард даже умолял французского короля, чтобы тот помог вернуть его ко двору. Папа Клемент V отвёл от Гавестона угрозу отлучения от церкви, и он вернулся ко двору.
Ни Гавестон, ни Эдуард не умели вести себя прилично. Гавестон вёл себя так же нагло и высокомерно, как и раньше. Он разъярил вельмож тем, что выдумывал для них соответствующие прозвища. «Вот идёт чёрная собака Арден», — произносил он при приближении могущественного графа Варвикского; граф Линкольн назывался «broste bely», граф Ланкастер — скрипач или актёр, граф Глостер — подлец, граф Пембрук — Жозеф-жид. «Пусть, — проворчал Варвик, — он называет меня собакой; когда-нибудь собака его укусит». За собакой действительно осталось последнее слово, или, скорее, последний укус.