— Спасибо, братец Александр! — инок присел на стул, достал из ящика алюминиевую ложку, и — придирчиво ощупав глазами тазик — принялся, жадно чавкая, поглощать похлёбку.
Саня опустился на диван и недолго понаблюдал за иноком. Потом вальяжно сказал:
— Слышь, Серёга, я хочу тебе помочь…
Монах на миг оторвался от жрачки, и усердно кивнул, показывая, что слушает. И дальше погрузился в чавканье.
— Я вижу, что ты здесь постоянно голодаешь, — небрежным тоном продолжал карманник. — Мало того, кормят всякой дрянью… Я смогу тебя выручить. Как думаешь, почему я ничего не трескаю?
— У-у-у?.. — недоумённо промычал инок с набитым ртом:
— У меня был с собой запас хавки, — пояснил ворюга. — Я пронёс её в карманах штанов и за поясом. Как понимаешь, много я пронести не мог, и еда уже закончилась. Но сегодня мне привезут из Малосибирска уже много. Я желаю поделиться с тобой.
— А что тебе привезут? — Сергий всё-таки оторвался от супчика.
— Чем порадуют, блин? Гм… Ну, колбаской, всякими там паштетами… о, точняк, вспомнил, будет шашлык!
— До воскресенья Великий пост, мясного нельзя! — возразил монах, жуя слова. Рот был забит супом.
— Ты, главное, не грузись постом, — осадил Сидоркин. — Господь не обидится, если мы немного потешим плоть.
— Ты уве-ерен? — закатил круглые глаза инок. Он губами вытянул из тазика остатки жижи. И основательно взял кружку.
— Да, чёрт возьми, уверен! Ты ведь хочешь шашлык?
— Хочу! — потупился Сергий. Громко булькая, в несколько глотков, он выпил чай.
Сидоркин чувствовал себя Миклухо-Маклаем, меняющим у дикарей мыло на золото. Такого тупого развода он, честно, не ожидал. Воришка встал, собираясь уходить. Молвил нежно:
— Ну и классно! Сегодня ночью я стукну в окно, отопрёшь ворота. Возьму продукты и сразу назад. Поделим их по-братски! Жди!
Сергий и сам поднялся. Спросил, краснея:
— Почему ты заботишься обо мне, братец Александр?
— Нравишься ты мне, Серёга! — лучезарно подмигнул ворик. — В тебе есть что-то такое… э-э-э… — он щёлкнул пальцами, огляделся, упёрся взглядом в икону и неожиданно выпалил. — От Бога!
Монах открыл свой маленький рот. И так и стоял, не закрывая.
— Точняк, блин! — развивал мысль карманник. Он подошёл к лику Спасителя, взял иконку в руки, с прищуром глянул на толстяка. — Ты и этот Парень сильно похожи!
Сергий заворожено провёл пальцами по своим жирным щекам, ощупал двойной подбородок и мелкий (как у мопса) нос.
— Посмотри в зеркало, увидишь!
— В обители нет зеркал, — грустно констатировал монах. — Это дьявольское изобретение…
— Ну, я тебе говорю, — не отставал карманник, ставя икону назад. — Те же глаза и губы… — Он по-свойски хлопнул инока по плечу. — Ты стопудов божий потомок!
— У меня в Израиле дядя жил! — зарделся Сергий, отходя от шока.
— Ну, вот видишь, чёрт подери! Бог, кажется, был евреем?
— Иудеем! — поправил монах. — Что, в принципе, одно и то же.
— До ночи, Серёга, — усмехнулся Сидоркин. — Я пойду… мешок для жратвы приготовлю побольше.
14. Чистый четверг
— Эх, — тяжко вздохнул Сидоркин. Совместная молитва с настоятелем его совсем не прельщала, но ослушаться было невозможно. Через пару часов предстоял визит в храм, и малейшее подозрение могло всё испортить. Воришка потянул дверь игуменского кабинета и очутился внутри. Феофил сидел за столиком, глубоко погружённый в чтение. Он был так увлечён процессом, что не слышал, как его покой нарушили.
— Кхм, — робко покашлял Сидоркин.
Эмоций ноль. Полный ноль.
— Аббат! — позвал негромко Саня.
Никакого ответа. Вообще никакого ответа.
— Ээй! — заорал Сидоркин. — Фефил, мать твою!..
Испуганно (в который раз) прикрыл несдержанный рот. Но, видимо, игумен услышал общий фон, и отдельно взятого богохульства не разобрал.
— Ой, вечер добрый!.. — встрепенулся настоятель. Радушно улыбнулся гостю, сделал приветственный жест: — Присаживайся, дорогой сынок.
Возле единственного окна стоял табурет, а перед ним таз с водой.
Намедни уже карманника приглашали сесть на табуретку… но сегодня, как и вчера — выхода ему не оставили.
Сидоркин переставил стульчик на полметра от таза, и сел, привычно закинув ножку на ножку. Феофил встал и скомандовал:
— Разувайся!
— Оп-ля, что-то новенькое, — удивился послушник. — Зачем, блин?
— Буду мыть тебе ноги, — игумен основательно закатал рукава рясы.