— Куда?
— К подругам.
— У Деспы нет подруг.
— Должно быть, завела в последнее время. Ты разве не заметил, что с некоторых пор ее часто не бывает дома?
День был сумрачный и тянулся невыносимо медленно. Я заставил себя поесть. С трудом уснул. Снились какие-то ужасы. Потом я снова поел и снова заснул. Проведя таким образом несколько кошмарных ночей и бездарных дней, я решил — просто для того, чтобы избавиться от апатии — снова приняться за работу. Сел за письменный стол и на нескольких страничках написал небольшую повесть, сюжетом для которой послужила одна хроникальная заметка. Начисто переписав рукопись, я послал ее в тот же журнал уже под другим именем. Повесть поместили тоже. Я прочел ее напечатанной. Она тоже показалась мне надуманной, тусклой, бессмысленной. Если бы под ней стояло мое настоящее имя, было бы с чего повеситься. Я почувствовал слабость. Стало кисло во рту. Желудок сжала спазма, и он отказывался принимать пищу. После этого я почти лишился сна. Спал мало и беспокойно. С тоски и отчаяния целиком отдался в руки судьбы. И надолго бросил попытки писать. Стал заниматься с хозяйской дочкой. Вернулся и к другим моим ученикам, которые пожелали продолжать занятия. С головой ушел в эту бессмысленную работу, от которой только уставал, глупел и тупел. Перестал стричься и вскоре оброс, совсем как Туртулэ. Ходил, весь обсыпанный перхотью. И все-таки мне некуда было девать свободное время. Чтобы как-нибудь заполнить его, я слонялся по городу. Чаще всего оказывался на окраине, в слободке, и проводил целые дни, болтаясь без дела среди зеленщиков и молочников, среди цыган, кузнецов и музыкантов. Девушки смотрели на меня так, словно я свалился с луны, задиристые парни — как на пустое место. В трактире у Згайбэ, пользовавшемся дурной славой притона для взломщиков и конокрадов, молодые цыганки, статные и крепко сбитые, большеглазые и чернобровые, гадали мне по руке и на раковине, на бобах и на кофейной гуще. Все они в один голос предсказывали, что жизнь у меня будет обыкновенная, серая и пресная.
— Не видать тебе в жизни счастья, красавчик. О чем говорить, это по тебе сразу видно. Ну, давай-ка лею…
Деньгами я их не баловал. Не от скупости, а потому что просто не было денег, да и сами цыганки не особенно настаивали. Вконец поглупев, я поверил им и дошел до того, что возненавидел их до глубины души. Поклялся им отплатить. И даже отомстил некоторым, тиская их, когда они попадались мне по ночам в темных закоулках, под ивами, на пустырях и вообще где придется.
Однажды вечером, как раз когда я развлекался с одной смуглой толстушкой, пристроившейся у меня на коленях, в трактир вошли — кто бы вы думали? — Лауренц Пьеле из Секары и Авендря из Омиды, приятель моего брата Иона. Лауренц Пьеле несколько постарел, но был все еще крепок. Что до Авендри… В свое время его забрали в армию. Он сбежал. Жандармы упорно искали его в Омиде и по всей долине Кэлмэцуя. У них был приказ изловить его, связать по рукам и ногам и отправить в Турну, в полк. Но не только я увидел их. Они были не слепые и тоже заметили меня. Однако сделали вид, что мы не знакомы. О чем-то пошептались со Згайбэ. После чего их пропустили в отдельную уединенную комнатку. Меня осенила догадка. Я спросил у Мэрджелуши: