— К нам, татарам, — сказал мне как-то хозяин, — воры суются очень редко, только когда у них нет на примете ничего другого.
Со мной жизнь обошлась милостиво. С того дня, когда я нанялся слугой к соргскому старосте, никто не тронул табуна, доверенного мне Селимом Решитом. В одну из таких ночей, когда луна была такой же желтой и круглой, как лицо Урумы, когда ни у меня в мыслях не было спать, ни сну не приходило в голову сморить меня, я, вдоволь наплававшись, отдыхал на берегу. Мглистый, пронизанный лунным светом воздух необычайно будоражил воображение. Волновало воображение и вечно тревожное море. И жесткая, каменистая гладь добруджанской равнины, по которой разбрелись кони татарина, щипля солоноватую, засохшую траву. И мне почудилось…
Когда я лежал на берегу с широко открытыми глазами, мне почудилось, будто из прошлого тысячелетия, затерявшегося в глубине веков, ко мне по волнам быстро скользят корабли с широким приподнятым носом. По их форме и веслам я понял, что корабли были греческие. Потом мне почудилось, что к берегу приближаются римские триремы, византийские галеры, осененные знаком креста, суда с турецким полумесяцем — под зелеными парусами, полными ветра…
А берег…
Берег, точь-в-точь, как тот, где я теперь предавался грезам, был полон человеческих существ, которые носили бороды, сыромятные постолы на ногах и косматые шкуры на теле… Такими же низкорослыми и косматыми были и лошади туземцев.
Наверняка, если бы моим грезам дано было продлиться, перед моим воображением развернулось бы одно из тех древних сражений, о которых скупо повествует история. Такое со мной уже случалось. Но в этот вечер мне не повезло. Мне не повезло, потому что в ту самую минуту, когда я мечтал, чтобы никто не нарушил моего одиночества, возле меня, словно из-под земли, выросла тень. Я испугался — это могла быть тень человека, пришедшего с недобрыми намерениями, — и уже хотел было выхватить нож, вскочить на ноги и защищаться. Однако не успел даже шевельнуться, как гибкая тень, изогнувшись, улеглась рядом со мной.
— Не пугайся, Ленк, это я… Урума…
— Как ты решилась прийти сюда теперь, среди ночи?
— Отец уехал в Констанцу. Вернется самое раннее завтра к утру. Мать и Урпат спят крепко. А мне… Мне захотелось повидать коней.
— Коней?
— Да. Только коней…
Я уже давно не чувствовал перед ней никакой робости. Я попытался было притянуть ее к себе, страстно прижать к груди.
— Не надо, Ленк… Не надо.
Я промолчал. Молчала и Урума. Я коснулся ладонями ее лица, желтого и круглого, как у луны. Погладил. Урума вспыхнула и в мгновение ока отпрыгнула в сторону, очутившись в пяти шагах от меня. Ветер угомонился и улегся в траве. Море шелестело, как вековой лес. Все словно застыло. Застыл и я. Взглянув на татарочку, я увидел ее белые, блестевшие в лунном свете зубы, зеленые, как молодая трава, чуть раскосые глаза, чей взгляд всегда так неизъяснимо волновал меня. Она прошептала:
— Ленк… Я тоже хочу… Но не как всегда… Только если ты поймаешь меня… Я сяду на коня, какой попадется. И пущу его вскачь… Ты тоже сядешь на коня, и тоже наугад… И поскачешь вдогонку за мной… И… если нагонишь меня… если поймаешь, я твоя раба, Ленк, и тогда делай со мной, что захочешь.
Она не стала ждать ответа. Помчалась к пастбищу и бросилась к первому коню, который оказался на ее пути. Вцепившись в гриву коня, прильнула к его спине, слившись с ним в единое целое. На мою беду, у меня не было ни быстрых Уруминых ног, ни ее гибкого, проворного тела. Соблазн был велик. И я побежал. Довольно быстро. Одним духом добежал до пастбища и тоже вскочил на первого попавшегося коня. Урума вернулась, осадила своего жеребца рядом с моим, не желая ни на полшага опережать меня, и спросила:
— Ты готов, Ленк?
Я покрепче вцепился в гриву своего коня и ответил:
— Готов.
Она тонко, по-змеиному, свистнула. Наши необъезженные лошади, которые словно этого и ждали, вытянули к луне свои морды, отделились от табуна и пустились во весь опор, словно призраки. И началась фантастическая скачка сквозь добруджанскую ночь, блиставшую ярым золотом и плавленым серебром, по бескрайней равнине, гладкой, как ладонь, в щетине колючих трав. Далеко позади остался табун. Позади осталось и огромное море с мерцающим золотом мостом, уходившим вдаль. Осталось и затерялось позади татарское село Сорг.