— Через год. Может, через два. Тебе еще придется видеться со мной.
— Позволь, весна, дай обнять и расцеловать тебя.
Тело весны было из дыма. Оно рассеялось. И весна исчезла. Уже не видя ее, я чувствовал, что она где-то близко. И крикнул ей:
— У тебя, как и у всех прочих весен, что я прожил, тело из дыма. Ты пройдешь и исчезнешь, как и они.
Весна услышала мои слова и ответила сквозь ветви деревьев, на которых распускались почки:
— Люди тоже исчезают, Дарие, хоть их тела не из дыма. Исчезают и люди, не только весны.
— Знаю, — ответил я. — Лучше не говори мне об этом.
Невзирая на мой по-прежнему мрачный вид, деревья зазеленели, зацвели и прикрыли белым кружевом цветов и густою листвой покосившиеся дома, потрескавшиеся стены, развалившиеся изгороди. Уродство города стало менее заметно, а кое-где и вовсе сокрылось. В предместьях и окрестных селах свирепствовали болезни и эпидемии. Одни дети умирали, как и у нас в Омиде, от дифтерита. Другие — от черной оспы. Некоторые — от болей в животе. Торговля господина Миелу Гушэ шла полным ходом, и он поставил богу большую свечу в церкви святой Пятницы. Этот скряга продал несметное множество маленьких гробиков и много кусков голубой и розовой саржи, причем по повышенной цене. Он уже не плакался на отсутствие покупателей и на их скупость. Пригласил маляра и покрасил заново фасад своей лавочки. Не пожалел денег и на вывеску. Послал за Кабой и заказал ему нового «Ангела». Торговцу гробами, саванами и обувью для покойников еще раз крупно повезло. Полуслепой художник давно уже не имел работы. Он выполнял заказ очень долго, старательно и даже вдохновенно. И то, что на этот раз вышло из-под его кисти, было настоящим шедевром.
С начала забастовки в городе стояли войска. Около вокзала соорудили на скорую руку казармы. Состоятельные горожане были довольны.
В любую погоду — плохую и хорошую — трубили трубы, проводились учения, гремели выстрелы. Каждый день, с утра до позднего вечера, мы слышали лай пулеметов: солдат гоняли до полного изнеможения. Но все было тщетно. Никто их уже не боялся. Грохот военных учений потонул в привычном городском шуме, и никто уже не обращал на него внимания. Росли барыши у владельцев гостиниц. Оказались в выигрыше и купеческие дочки. Между офицерами и лучшими семействами города завязались дружеские отношения. Ожидались свадьбы. В богатых домах шла карточная игра и устраивались вечеринки. В большом зале примэрии давали балы, а в лесу по ту сторону реки на зеленых лужайках не прекращались пирушки. На балах и вечеринках напудренные красавцы офицеры старательно танцевали с барышнями и дамами, которые совсем было увяли и зачахли в унылой затхлости провинциального городка. Господин Сотир приглашал из столицы один оркестр за другим.
Хозяин пивной «У Джувелки» тоже не ударил лицом в грязь. Он нанял для своего просторного тенистого летнего сада военный духовой оркестр. Никогда еще пыльный и сонный городок в долине Делиормана не знавал такого столпотворения.
— Руши-де-Веде меняется прямо на глазах.
— Да. Растет. Процветает.
— Недалек тот день, когда Руши-де-Веде сделается столицей уезда.
— Надо, надо. Впрочем, господин Стэникэ Паляку уже обещал это сделать и ручался своим честным словом.
— Когда Руши-де-Веде станет столицей уезда…
Изменилось кое-что и в моей неустроенной жизни. За уроки, съедавшие все мое время, порой и все силы, я получил довольно приличные деньги на карманные расходы. Теперь и я, выражаясь словами Добрикэ Тунсу, «располагал достаточно», чтобы время от времени позволять себе пригласить однорукого поужинать у Сотира, послушать старые романсы и старинные народные песни, которые я любил, да посидеть среди чистой и нарядной публики.
— Ну как, Филипаке, идем вечером к Сотиру?
— Идем, если хочешь. И если платишь.
Мы надраили ботинки, почистили одежду и даже зашли подправить волосы к парикмахеру. Затем набрались наглости и отправились в ресторан.
— Сюда ходят только благородные господа, — сказал Филипаке.
Я в шутку повысил голос:
— Ну и что? А разве мы с тобой не благородные? Тоже благородные.
— Черта едва!
— Ничего не черта с два. Каждый, у кого в кармане завелись хоть какие-то деньги, уже считает себя благородным. Чем же я хуже других, раз у меня тоже завелись деньги?
Кельнер нимало не удивился Он уже видел меня здесь в компании с Добрикэ Тунсу. А кроме того, раза два я заглядывал сюда и один. Когда мы сидели за столом, слушали оркестр и ждали, пока принесут заказанные блюда, однорукий нагнулся ко мне: