Бабка подозвала ее к себе и надрала уши.
Братец Жорж счел излишним носить траур по своему отцу. Спустя несколько дней он обвенчался в примэрии. Свадьбу порешили сыграть позже. Получив приданое, он спешно купил харчевню, взял патент на торговлю спиртными напитками и напустил на себя важность солидного негоцианта, решившегося приумножить свое состояние. Он закрыл заведение на ремонт, нанял мастеров, дал им нужные указания, и вскоре весь дом заблестел — стал яркий, веселый, привлекательный. Жорж сменил и вывеску. На широком окне, выходившем на улицу, Каба нарисовал самого Жоржа в натуральную величину с улыбкой на губах, с белой салфеткой через левую руку, в то время как в правой он держал поднос, уставленный тарелками с яствами. Рядом с фигурой Жоржа Каба вывел:
Внутри заведения Жорж велел до блеска вычистить стойку и отремонтировать мебель. На стенах были развешаны портреты королевской семьи, начиная от короля и королевы и кончая покойным принцем Мирчей. Жорж купил новую посуду. В тот день, когда обновленный ресторан распахнул свои двери, лицо брата Жоржа, нисколько не утратив важности, чудесным образом расцвело улыбкой, полностью уподобившись тому, которое было нарисовано на стекле, выходившем на улицу. Не поскупился он и на персонал. Посетителей должны были обслуживать быстро, как обещала вывеска. За харчи и постель он нанял двух деревенских пареньков; постриг их, научил умываться, нарек «пикколи» и поверх убогой одежонки велел им натянуть белые халаты. В кухне стала править Черничика, чернобровая, боевая и здоровущая — хоть камни кроши руками — жена Жоржа. Она по отчему дому знала, что деньги достаются трудом. С малых лет привыкла работать и наживать добро. Вот и теперь, когда у нее был собственный муж и собственный дом, она решила, не щадя сил, следить за тем, чтобы ни одна копейка не уплыла у нее между пальцев.
— Надо наживать состояние, муженек.
— Наживем, женушка. В этом я уверен.
Мои двоюродные сестры Нигрита и Вастя получили свою часть наследства деньгами, пожили еще несколько месяцев в городе, а потом отправились искать счастья в Бухарест. Они прослышали, как в свое время и я, что столица — это сплошные молочные реки в кисельных берегах. Сестра Алина припрятала деньги подальше, на черный день. Мишу остался в городе и перебрался жить на квартиру к хозяйке. Много позднее я встретил его как-то на улице, и он признался мне, что, по примеру своего брата Жоржа, ищет невесту с приданым. После женитьбы собирается открыть столярную мастерскую. Я от всей души пожелал ему удачи.
— Ты в самом деле думаешь, что мне повезет?
— А почему бы нет?
— Кабы знать! Жорж вон насмехается надо мной.
— Почему?
— Говорит: так уж мне на роду написано. Всю жизнь, значит, оставаться нищим.
— Да отчего же?
— Оттого что… Ты не замечал? У меня на левом глазу бельмо. И скоро я, наверно, ослепну.
XVII
Река протекала восточнее города. За рекой, за лугом, по склону холма шумел на ветру темный лес, сохранившийся с незапамятных времен как живое и непреходящее свидетельство седой старины. У этого леса возле Руши-де-Веде не было от меня никаких секретов. Я знал наперечет, у каких деревьев есть дупла, а у каких нет, знал в нем все тропинки и дорожки, знал все его поляны и опушки, а также все тенистые уголки.
Иногда в хорошую погоду я до полудня бродил там, предаваясь мечтам среди старых деревьев с потрескавшейся корой. Деревья начинают стареть с коры. А люди? Я не знал, как начинают стареть люди. Долговязые парни, проводившие время на лугу за игрой в лапту или чижика, пытаясь задеть меня, кричали: «Эй, придурок!» Я и был придурковат. Вне всякого сомнения. Мне нравился лес, а им нет.
— Подумаешь, лес!.. Пахнет деревьями да еще травой. Куда как лучше пахнет в кофейне или в кабаке, аж в носу щиплет. От запаха вина… Цуйки… Пива…
— Ну и на здоровье…
Не любили лес и более степенные горожане. Когда им нечего было делать, они набивались в трактиры, заполняли пивные, торчали в кофейнях. Подростки, еще не успевшие пристраститься к выпивке и попойкам, целыми толпами, большими и малыми, каждый вечер слонялись по Большой улице и по Дунайскому проспекту, глазели на витрины, уставленные все теми же выцветшими на солнце товарами, которые они видели уже сотни и тысячи раз, кружили вокруг статуи генерала Манту, а утомившись, отправлялись отдыхать и лакомиться сладостями, сиропами и мороженым в «Тирольской кондитерской» господина Фердинанда Синатры. С наступлением сумерек парни и девушки — одни громко галдя, другие смущенно притихнув — валом валили в неосвещенный парк. Там, в его укромных уголках, завязывались или приходили к концу их жалкие и безрадостные любовные приключения.