— Что господин желает?
— Желаю у вас отобедать.
Я умолк. Мой двоюродный брат сглотнул слюну и пошел за меню. Когда он вернулся, я добавил:
— Меня привлекла вывеска. Весьма соблазнительная вывеска у вашего заведения, хозяин.
Он сделал вид, будто не слышит. Сунул мне под нос меню. Я принялся изучать его от начала до конца и от конца к началу, заставив его все это время простоять возле меня. В конце концов выбрал два блюда подешевле и ткнул пальцем. Он понимающе кивнул головой и выкрикнул заказ громким голосом, так, чтобы услышали на кухне. «Пикколи» кончили поливать тротуар. Мой брат приказал одному из них:
— Миц, обслужи господина.
Мальчик принес прибор. Принес хлеб. Потом принес и заказ, оба блюда разом. Не успел я еще попробовать похлебки, дымившейся у меня под носом, как брат Жорж предстал передо мной со счетом в руках. Я спросил:
— В вашем ресторане заведено брать с посетителей плату вперед?
— Нет, — ответил Жорж, — эта честь оказывается не всякому.
— Понимаю. Только родственникам.
— По старой пословице: родство родством, а деньги наличными.
— Я не собирался есть у тебя задаром.
— Деньги! А ну, покажи деньги!
— А если у меня их нет?
Он протянул руки к тарелкам с едой. Я не дал ему дотронуться до них.
— Ну и жаден ты, брат Жорж!
— Жаден не жаден…
Я достал из кармана деньги и расплатился.
— А чаевые ты тоже берешь?
— Нет. Если ты такой добрый, можешь оставить их мальчику.
Я ничего не ответил. Принялся за еду и ел со вкусом. Потребовал стакан пива. Выпил. Заплатил за пиво. Вытер губы.
Покинув ресторан, я вместе со своей долговязой тенью, цеплявшейся мне за ноги, кружил некоторое время по почти пустынным улицам. В условленный час впервые в жизни вошел во двор сомнительного заведения госпожи Аспазии Гарник. В дверях показалась Валентина. Одета она была просто и в то же время нарядно, для прогулки. Я взял девушку под руку, и мы отправились. Когда мы вышли со двора заведения, Валентина гордо вскинула голову. Мы шли молча. Я молчал — не потому, что хотел. Просто не знал, о чем говорить. Попадавшиеся нам на пути прохожие, знавшие Валентину, здоровались с нею, приподымая шляпы. А я… ковылял рядом с нею, волоча больную ногу, и казался себе жалкой дворнягой. Мы вышли на Большую улицу. Миновали вокзал. Пересекли железнодорожные пути. Наконец добрались до реки. Вода в реке была мутной. Наверное, вчера где-нибудь на севере шел дождь. Деревянный мост гулко вторил нашим шагам. Вот он остался позади, и мы подошли к лесу. Ветер прогнал набежавшую было синюю тучку. Снова выглянуло солнце и, увидев нас, просияло. Наши тени, цепляясь за ноги, то бежали слева, то забегали вперед. Какой-то бродячий пес бросился на нас с лаем. Но, увидев, что мы не из робких, поджал хвост и затрусил своей дорогой. Статная девушка, шедшая рядом со мной, нарушила тишину:
— Вот и у нас есть друг, Дарие.
Я не понял, о каком друге идет речь.
— Кто?
Валентина повернулась на каблуках. Повернулся и я. Она показала на солнце.
— Я так люблю солнце! Так люблю…
— Все люди любят солнце.
— Не все и не всегда. Во время засухи крестьяне проклинают его.
— Проклинают, верно. Но ведь солнце тут ни причем.
— А кто же при чем?
— Дождь. Раз не идет.
Мы оба рассмеялись этой бессмыслице. Валентина сказала:
— Вот и мы в кои веки гуляем одни, вдали от людских глаз, и говорим о солнце, о засухе, о дожде…
Я ничего не сказал в ответ. Прикусил язык и погрузился в молчание. Замолкла и Валентина. Сюда уже не достигал шум оставшегося позади города. Не было слышно и вокзального гама. Слышался только шорох наших шагов по мягкой белесоватой пыли. Молчание начинало тяготить меня. И я прервал его:
— А мы быстро добрались.
— Да, Дарие, очень быстро. Вот мы и на месте!
Мы свернули с пыльного шоссе. Бредя по жесткой сухой траве, искали тропинку. Так и не нашли. И вошли в лес, осторожно пробираясь сквозь колючий кустарник. Лес не выказал ни малейшего удивления, молчал, словно окаменев, но обдал нас прохладой. Где-то в глубине раздавался стук дятлов, долбивших твердую, потрескавшуюся кору старых деревьев. Похоже было, что на колокольнях старых церквей колотят в било. Деревья отвечали гулом. Земля, покрытая редкой, пожухлой травой, хранила молчание. Как всегда, неприветливая земля безмолвствовала, прислушивалась и приглядывалась к нам, выжидая. В один прекрасный день мы полностью будем принадлежать ей. Мы взглянули вверх. И увидели белку. Она уставилась на нас. Потом испугалась. Умчалась и спряталась в листве. Дважды назвала свое имя кукушка. Потом сорвалась с ветки, и больше мы ее не слышали. Валентина вскрикнула и остановилась.