— Так давайте же все, как один человек, сомкнем свои ряды и направимся к дому господина министра, — предложил Олимпие Келу. — Поздравим его от нашего имени и от имени всего города. Впервые в истории, дорогие сограждане, случилось так, что венценосный глава государства по зрелом размышлении выбрал себе в советники одного из граждан нашего города. Это большая честь для нас, господа! Что там большая? Это огромная честь! Колоссальная честь!
Кое-кто выразил одобрение. Большинство горожан молчали. Кто-то проворчал сквозь зубы:
— Вот кому повезло, так повезло! Теперь небось разбогатеет, не придумает, куда деньги девать.
Олимпие Келу поправил говорившего:
— Да, но и весь уезд станет богаче. И город. Станем богаче мы все.
— Своя рубашка к телу ближе!
— Да что мы тут время теряем? Пошли!
Чтобы никому не давать больше повода для выражения недовольства, Митицэ Быркэ и Олимпие Келу закрыли собрание и гордо зашагали впереди толпы. Между ними втерлась, подхватив их под руки, и наша учительница, Дезидерия Гэзару. Лицо и губы у нее были накрашены, как у уличной девки, и наряжена она была, будто на свадьбу. Морщины вокруг глаз казались еще заметнее из-за густого слоя пудры, а со вторым подбородком вообще ничего нельзя было поделать. Шумная толпа разделилась надвое. Одни остались на месте или разбрелись по ближайшим пивным и кофейням. Другие — из числа заядлых зевак — вытянулись беспорядочным хвостом, словно похоронная процессия, и двинулись вслед за адвокатами вниз по Дунайскому проспекту. И сразу стало ясно, что все было подготовлено заранее. Как только манифестация тронулась, из-за угла вынырнула группа музыкантов, кучка бродяг-оборванцев, кое-кто из хорошо известных по кофейням забулдыг и несколько карманников: над их головами колыхался прицепленный к шесту вылинявший трехцветный флаг. Нестройной кучкой они забежали вперед и заняли место в голове шумной процессии. Грянули трубы. Оборванцы замахали флагом и заорали:
— Ура-а-а-а!..
— Ура-а-а-а!..
Кто-то заметил:
— Давай-ка и мы крикнем «ура». Глядишь, кое-что и нам перепадет.
Другой поддержал:
— Как бы то ни было, пойдем со всеми вместе. Власть есть власть. С ней отношения лучше не портить. Уж мы-то господина Стэникэ Паляку хорошо знаем; на государственные деньги он не поскупится.
Этот маскарад, который поначалу заинтриговал и развеселил меня, теперь вызывал отвращение. Откровенное бесстыдство переходило всякие границы.
Пока я рассеянно ковылял посреди улицы, размышляя над тем, что видел и слышал вокруг, на меня чуть-чуть не наехал лимузин. Шофер успел затормозить вовремя. Лимузин — открытый линкольн синего цвета — был шикарный. Водитель накинулся на меня:
— У тебя что, глаз нет? Еще немного — и от тебя бы только мокрое место осталось!
Он выразился бы покрепче, но Лэптурел — я сразу узнал этого подонка, развалившегося на заднем сиденье, — опередил его:
— Оставь его, Нэстасе. Не смотри, что он выглядит оборванцем. Это умный парень, я с ним дружу.
Шофер подавил досаду. Лэптурел, гордясь своей машиной, пригласил меня:
— Садись рядом, братец. И скажи, куда подвезти.
Глаза мои меня не обманывали. То, что я видел, было очевидной реальностью. И все-таки, по правде говоря, в первый момент я не поверил своим глазам. Лэптурел, этот подонок, этот жалкий плут и недоносок, — в лимузине! И в каком лимузине! В линкольне!
На лице моем выразилось недоумение. И нерешительность. Подонок настаивал:
— Не бойся! Садись! Подвезу, куда скажешь. Куда пожелаешь. Мне колес не жалко.
— Но…
— Теперь мы — власть… Большие люди…
— Как так?
— А вот так! Ты как был простофиля, так и остался. Не знаешь, что на свете творится. Зряшный человек был, зряшный и остался! Пустой мечтатель, все в облаках витаешь. Садись же, тебе говорят! Не заставляй меня ждать. Мое время дорого. Я тебе все потом объясню.
Мне стало тошно. Я сделал вид, что не слышал обидных слов, брошенных мне в лицо, скрепя сердце заставил себя открыть дверцу и сесть рядом с человеком, которого от всей души презирал. Однако не могу не признаться, что, когда я уселся на мягких подушках сиденья — черт бы побрал человеческую натуру! — я почувствовал себя превосходно. Лэптурел, как всамделишный барин, небрежно бросил шоферу: