— Ура!.. Ура-а-а!.. Ура-а-а-а!..
Музыканты, знаменосцы, Митицэ Быркэ, Дезидерия Гэзару, Олимпие Келу и все те, кто шел следом, взрослые и дети, подошли ближе и, поравнявшись с домом Стэникэ Паляку, потоком хлынули во двор, сгрудились, пиная и толкая друг друга, перед галереей и остановились.
— Ура!.. Ура-а-а!.. Ура-а-а-а!.. Да здравствует!.. Ура-а-а-а!..
Истошно надрывался оркестр. Кто-то поспешил схватить жердь с обвисшим флагом и начал размахивать ею над головами. Флаг развернулся и заколыхался над толпой.
— Ура!.. Ура-а-а!.. Ура-а-а-а!..
— Да здравствует его превосходительство господин министр Стэникэ Паляку!
Кричал Митицэ Быркэ. Кричал Олимпие Келу. Кричал и Бириш, секретарь примэрии. Кое-кто просто вопил.
Министр Стэникэ Паляку вышел на порог. Поднял над плешивой головой соломенную шляпу. Палящее летнее солнце заиграло на его толстом, иссиня-багровом лице, усеянном глубокими оспинами. Новоиспеченный министр старался унять волнение, которое, по всей видимости, охватило его. Он пожевал свои поседевшие короткие усы. Достал из кармана лист бумаги. Развернул.
— Граждане!.. Благодарю вас за то чувство любви, которое вы ко мне проявляете. Благодарю вас и за доверие, которое мне оказываете… Я теперь министр… С божьей помощью мечты мои сбылись… Как министр его величества короля я буду заботиться о своей стране. Однако, как уроженец Телеормана, я буду особенно заботиться об этом уезде. Но еще больше заботы я буду проявлять о родном городе Руши-де-Веде, где каждый камень помнит меня еще ребенком.
Он остановился, чтобы перевести дух.
— Браво!.. Браво-о-о!.. Браво-о-о!..
Какой-то босяк, которого — по мнению Лэптурела — следовало бы отлупить и посадить на кол, взобравшись на забор, воспользовался минутной паузой и выкрикнул:
— В первую очередь, господин Стэникэ, вы позаботитесь о себе самом… Разбогатеете сами, господин Стэникэ… набьете деньгами собственную мошну, господин Стэникэ.
Откуда-то взявшиеся молодчики, вооруженные сучковатыми дубинками, набросились на смельчака. В мгновенье ока вытянули его дубинками по спине. Стащили с забора. Обступили тесным кольцом и стали избивать. А когда несчастный уже не мог даже стонать, подхватили его, перетащили через дорогу и швырнули на кучу мусора.
Его превосходительство решил, что можно читать дальше:
— Я превращу наш уезд в цветущий сад, а наш город… Слышали ли вы о Париже?.. Так вот, наш город я сделаю вторым Парижем… Который будет похлеще первого…
— Ура!..
— Браво!..
— Здравствуй на радость нам!..
— Живи и здравствуй для нашего благоденствия!..
Пока господин министр удовлетворенно раскланивался перед собравшимися, во двор проскользнула стайка цыганят. Некоторое время они стояли молча, не двигаясь. Потом один коротко свистнул. Цыганята ловко протискались вперед и очутились совсем рядом с министром. А тут, ошарашив и оглушив нас потоком невразумительных слов, заныли, простирая вперед голые, черные руки:
Они не закончили своей импровизации — заметили, как Лэптурел схватился за дубинку, собираясь разогнать их. Но тут министр, в голосе которого звучали кротость и смирение, крикнул начальнику канцелярии:
— Оставь их, Лэптурел. Я хочу им подать. Разве ты не обратил внимания? Они сложили песню в мою честь. Отметь для газеты. Это укрепит мою популярность…
Он с веселым видом порылся в кармане и бросил цыганятам пригоршню мелких никелевых монет. Монетки попадали в пыль. Полуголые цыганята бросились искать и собирать их. Ползали на четвереньках. Плевали друг на друга. Ругались. В конце концов перецарапались и подрались.
Эта суматоха продолжалась недолго, но оставила неприятное впечатление. По зову Лэптурела торопливо подбежали двое полицейских. С плетьми в руках. Набросились на попрошаек. Поспешно вывели их со двора и прогнали с глаз долой. Когда все успокоилось, один из цыганят, постарше, тайком прокрался обратно. Забрался на ворота. И запел:
Министр что-то шепнул на ухо Митицэ Быркэ. Адвокат с черным моноклем в глазу откашлялся, прочищая глотку, и взял слово. В своем выступлении он полил грязью одного за другим всех политических деятелей уезда и города, а потом, надсадным голосом, будто имел дело с глухими, излил на Стэникэ Паляку целые потоки елея, превознеся его до небес. Он воздавал хвалу его уму и энергии, восхвалял доброту и щедрость его души. Воскурил фимиам даже его внешности.