— Все они одного ноля ягода.
Другие обнаруживали более глубокое понимание дела:
— Такова политика. Хочешь чего-нибудь добиться, становись предателем.
XIX
У многих в карманах, где прежде гулял ветер, теперь, словно по волшебству, завелись деньги, и деньги немалые — звонкой серебряной монетой или — ничуть не хуже — хрустящими бумажками. Превосходно шли дела у владельцев ресторанов, кофеен и трактиров. Придя веселиться, посетитель желал, чтобы его слух ласкала скрипка, флейта или виолончель. Кое-что перепадало и музыкантам. Однажды, праздно шатаясь по городу, я заглянул и к моему двоюродному брату Жоржу. Он был весел и розовощек. Торговля шла полным ходом. Я забыл старую ссору. Заказал литр вина и велел принести три стакана. Заплатил за все и пригласил выпить Жоржа и Черничику. За выпивкой вспомнили и о дядюшке Тоне. До поцелуев дело не дошло, но помириться мы помирились.
— Послушай, — сказала мне Черничика, — я слышала, на могиле моего свекра кто-то посадил чабрец и гвоздику.
— Наверное, Алина, — ответил я.
Мое недоумение рассеял Жорж.
— Ты не догадываешься? Неужели не догадываешься?
— А о чем я должен догадаться?
— У старого кота была любовница.
— Ты имеешь в виду дядю Тоне?
— А то кого же? Жил он тут с одной. С Кириакицей.
— Я давно уже это знаю. От Мишу.
Мы завели разговор о процветании, которое все более заметно сказывалось на облике города, поговорили и о других харчевнях, расположенных в центре, и, наконец, не стесняясь присутствием Черничики, завели разговор о заведении госпожи Аспазии Гарник. Жорж заявил:
— Дом Гарник — настоящее золотое дно.
Я решил поддразнить братца:
— Уж не хочешь ли и ты открыть такой же дом?
— Не плохо бы.
Черничика нахмурилась.
— Жорж!..
— Деньги не пахнут, дорогая, — ответил мой двоюродный брат. — Если бы деньги пахли, все добро моего тестя пропахло бы брынзой.
— Какой ты грубиян, Жорж. Сразу видно, деревенщина. Мужик он мужик и есть.
— Черничика!..
Пока родственники мило бранились, я поймал себя на том, что думаю о Валентине. Бедняжка! Она еле управлялась с работой! Приходила в школу полумертвая от усталости!.. Я попросил еще литр вина. Заплатил и за эту бутылку, как только ее принесли.
— Пейте с Черничикой, — сказал мой двоюродный брат. — У меня дела.
И Жорж отправился в город. Вскоре он вернулся, неся под мышкой большую, в рамке, фотографию господина министра Стэникэ Паляку. Под фотографией было написано:
Жорж выставил фотографию на видном месте, в витрине. Теперь все прохожие замедляли шаг и таращили глаза. Один даже остановился, покачал головой, вошел в ресторан и сказал моему двоюродному брату:
— Цэрэнисты рассердятся, когда увидят, что вы выставили в своей витрине Паляку. Надо было выставить господина Иона Михалаке. Он — глава цэрэнистской партии. Рядом с господином Ионом Михалаке Стэникэ Паляку — жалкий скупердяй и тухлая брынза.
— Поосторожнее насчет брынзы. Мой тесть…
— Ах, да!.. Я забыл. У меня не было никаких задних мыслей. Прошу прощения.
— Пожалуйста.
— Учтите, господин Жорж, после падения Паляку цэрэнисты доведут вас до банкротства.
Мой братец не испугался. Ответил:
— Дядюшка Ковриг, передайте господину Столожану, что, когда к власти придет цэрэнистская партия, я выставлю портрет господина Михалаке. И даже портрет господина Столожана. А чего вы хотите от меня сейчас? Мой тесть заодно с Паляку. Почти весь город заодно с Паляку. Если я объявлю себя сторонником цэрэнистов, люди господина Паляку слопают меня живьем. И потом — я испорчу отношения со своим тестем. Вы ведь знаете, что идет речь о выдвижении его в сенат — от партии Стэникэ Паляку. А кроме всего, я, как торговец, должен всегда быть на стороне правительства. Всегда, дядя Ковриг, всегда.