Пройдоха Лэптурел заметил как-то нового ангела, висевшего над лавкой Миелу Гушэ. И при взгляде на него у Лэптурела родилась идея. Он вспомнил про Кабу. Вызвал его и заказал плакат.
— У меня сломались очки, — сказал художник. — Вижу смутно, как в тумане. Если вы хотите, чтобы я нарисовал плакат, достаньте мне хорошие очки.
Начальник канцелярии при министре Стэникэ Паляку метался между Бухарестом и Руши-де-Веде, чтобы собственными глазами следить за подготовкой к выборам на местах. Ломал машину за машиной. Без всякого сожаления. Машины были государственные. А государству есть где взять новые, на то оно и государство. Играя судьбами людей, Лэптурел тем более не жалел денег. Теперь он был разодет с головы до пят, словно только что сошел с обложки журнала мод. Карманы его всегда были набиты деньгами. И он осчастливил Кабу — прислал ему очки, холст и краски.
— Господин министр желает, чтобы из-под вашей кисти вышел шедевр. Он большой ценитель искусства.
Прошло немного времени, и напротив пивной Джувелки на Дунайском проспекте в одну ночь было установлено панно высотой в десять и шириной около шести метров. С панно улыбался сам его превосходительство министр Стэникэ Паляку. Опершись одной рукою на стол, другой он приветствовал крестьян и горожан, взиравших на него как на господа бога, с мольбой простирая к нему длани. На столе были разложены толстенные пачки денег. Справа от господина министра теснилось стадо здоровенных быков пьятра-нямецкой породы — с цепями на рогах, они ждали своих хозяев. Каба пририсовал быкам человечьи глаза, светившиеся лукавством и затаенной радостью. Серебряные морды быков сияли счастливыми улыбками. По другую сторону от министра выстроились в ряд плуги и бороны, жатки и сеялки, веялки и молотилки. В нижней части панно большими золотыми буквами по шелковисто-зеленому фону было выведено:
Народу-то, народу! Толпа такая, словно показывают невесть какую диковинку. Многое видел Руши-де-Веде, но такого еще не бывало.
— У Паляку реклама похлеще, чем у Миелу Гушэ с его «Ангелом», возносящим на небо души покойников.
— Идея Лэптурела.
— Кабе, должно быть, хорошо заплатили.
— Где там! Всего-навсего посулили заказать ему роспись церкви в Выртоапе.
— Так ведь эту церковь еще не построили.
— Вот потому-то Паляку и пообещал Кабе роспись.
Какое-то время я находил в себе силы держаться в стороне. Но политический маскарад в Руши-де-Веде был невероятно притягателен. И я попался. Совершенно забросил работу. Зато каждый день следил за столичной прессой и за газетами, выходившими в Турну и в нашем городке. С жадностью проглатывал статьи и памфлеты, репортажи и просто сообщения о митингах.
Теперь в городе на Делиорманской равнине не проходило ни одной публичной сходки, в которой бы я не участвовал. Я уже не жалел о потерянном времени. Много чего перевидал и всякого наслушался. Видел, каким пышным цветом распускалась в устах горожан заведомая ложь. Почувствовал, как растет в душах людей честолюбие и желание возвыситься, жажда власти и стремление к легкой наживе. Убедился также, что редко встречается в людях честь, которую не удалось бы запачкать, принизить или убить клеветой. Был свидетелем того, как рвались старые дружеские связи и на другой же день завязывались новые, исключительно ради корысти. Другими словами, я многое понял, узнал и постарался извлечь из этого кое-какие уроки.
Зараза политиканства распространилась и на студенческую молодежь. В Бухаресте с шумом и треском заявила о своем вступлении в предвыборную борьбу студенческая группа Молоза-Колана-Валиу, принявшая название «Новое поколение». Группа выпустила свой манифест. «До коих пор страной будут править старые бесчестные политиканы, погрязшие в коррупции и финансовых махинациях? До коих пор молодое поколение будет отстранено от власти и лишено чести вести страну? Час молодежи пробил». Часть студентов покинула университеты и возвратилась в свои родные города.