— И даже не остановится поговорить с вами?
— Если остановится, барыня из окна увидит и скандал учинит.
— И по-вашему, так и надо?
— А иначе-то как? Эдак-то всего лучше. Потому как, видите ли, сударь, живет он теперь не с нами, а с женой. Зачем ему дома из-за меня ссориться?
У старика явно чесался язык.
— Вот так оно и идет, сударь. Соскучусь по сыну — иду повидать. Облегчу душу — возвращаюсь к старухе. Очень знаменитый адвокат мой сын, сударь! Если вам придется когда с кем судиться, ступайте прямо к нему. Даже ежели человека убьете, Олимпие Келу вызволит. Да не просто вызволит, — докажет, что вы вовсе и не виновны. О кражах я уж и не говорю. Для жуликов и воров он отец родной. Своими золотыми устами из любой беды их вызволяет. Не забудьте, сударь. Олимпие Келу — его имя. У него большой дом с садом на Дунайском проспекте. Вам его даже ребенок покажет. А меня люди кличут Антофие Карп Келу.
— Постараюсь не забыть ни вашего сына, ни вас, дед Антофие.
— Спасибо… Нет ли у вас еще цигарки?
Я протянул ему еще одну сигарету. Старик закурил.
— Да, вот еще что. Теперь сын мой занялся политикой. Его закадычный друг Митицэ Быркэ. О нем вы тоже, наверно, слыхали. Он еще слеп на один глаз. А самый главный у них — Стэникэ Паляку, тоже местный, из Руши. Может, вы слышали и о Стэникэ Паляку…
— Слышал…
— Еще бы! Как же не слышать? Паляку в нашем уезде главный. Господ политиков всякий знает. Вот кому удача! Вот у кого жизнь! В депутаты выходят. А кто похитрей да половчей — так и в министры.
— А у вас в Парепе тоже интересуются политикой?
— Попы. Учителя. Трактирщики тоже не отстают. И скупщики зерна. На выборах дерутся меж собой, как черти.
— Вот у кого жизнь…
Антофие Карп Келу не улыбнулся. Покачал головой.
— Напрасно шутите. Как дорвется такой до власти — ворует налево и направо. Состояние сколачивает. Все вокруг себе загребает.
Он был прав. Весь мир теперь принадлежал политиканам. Преуспевал тот, у кого здоровей глотка, больше хитрости и меньше совести.
— Может, и ваш сын министром станет…
— Кто? Мой Олимпие? А почему бы нет?!
— И много денег вы извели на сына, прежде чем он стал адвокатом?
— Ох, много! Все, что получал, пока работал у двух помещиков. Восемь лет он учился в гимназии… Четыре года в университете…
— А его жена, то есть, барыня, хотел я сказать, она хотя бы из хорошей семьи?
— Да. Она дочь Зинкэ, того, что держит скобяную лавку в центре города. Одна у родителей. Когда Зинкэ умрет, все останется моему сыну и его жене.
Я вспомнил дочку Зинкэ молодой барышней. Маленькая и чернявенькая, с усиками и самым настоящим горбом. Я не мог сдержать своей злости:
— Я знаю дочь Зинкэ. Усатая такая. И горбатая.
Старик осердился:
— Верно. Усатая. И горбатая. Ну и что из того, что усатая? Что из того, что горбатая? Усы ей к лицу, она смуглая, а горб… из-за этого-то горба папаша ее и озолотил. Кабы мой сын взял красавицу, с чем бы он остался? Красота увянет и пропадет. А деньги…
— Теперь, дедушка, я совсем уверен, что ваш сын станет министром.
— А почему бы нет? Горбатые… они всегда счастье приносят.
— Да, горб — это большое счастье…
Мне вдруг захотелось пить. Казалось, я могу выпить целую реку. Выпил бы все небо со звездами и всем прочим. Я всунул больную ногу в башмак. Завязал шнурок. Поднялся, собираясь уходить.
— Спокойной ночи, дед, и… счастливого пути до Парепы.
— Как? Вы уходите?
— Пойду поищу, где бы соснуть.
Я видел, как дед скребет в затылке. Потом он проговорил, запинаясь:
— Вы бы очень меня уважили, если бы дали две-три леи. На хлеб и на пачку табаку. До Парепы путь не близкий, сударь. Пешком два дня добираться.
Карманы мои были почти совсем пусты. Я вынул и протянул ему мятую бумажку в пять лей.
— Благодарствую. И… пошли вам бог удачи.
Я уже уходил, когда он крикнул мне вслед:
— Не забудьте. Если когда придется судиться, идите к моему сыну, адвокату Олимпие Келу. Живет на Дунайском проспекте. На двери вывеска. Большой дом. Любой мальчишка покажет. Для воров и бандитов он отец родной. Ты хоть человека убей — а он докажет, что невиновен…
Я был сыт стариком по горло и ничего не сказал в ответ. Зашел в привокзальный ресторан, купил сигарет и спичек, выпил пива. Ночь стояла все такая же душная и теплая. Да и с чего бы ей посвежеть? Ветер утих, а может быть, улегся где-нибудь в кустах и заснул.